Наш бронепоезд. Даешь Варшаву!

– Екатерине Георгиевне некогда будет, – Прот заговорил быстро, торопливо, чтоб прервать не успели. – Ей свою жизнь нужно будет устраивать. Семью заводить, детей рожать, переезжать. Она за многих людей будет отвечать…

Катя запустила в него помидором. Закрыться мальчик успел и теперь обиженно стряхивал с ладоней сочную мякоть.

– Извини, – сказала Катя. – Сам виноват, я предупреждала. Никогда не говори человеку, что его ждет. Ты о себе ошибся. Жив? Жив. Ну и живи спокойно. Забыть ты о своем даре не сможешь, но упрячь его поглубже. Ладно там, по уважительным причинам – война, наводнения, дизентерия – вещай в узком проверенном кругу. Друзей о таком не предупредить – западло. А о личном – молчи. Ты и сам понял. И не забывай. Иначе свернут тебе шею, помяни мое слово. Ты про меня смолчал, хотя эту троицу любопытство разрывало. Что глазки опускаете? Я про монастырь. Могли бы и прямо спросить. Это лично я такая извращенно порочная. Всей цивилизации вырождение от подобных пошлостей не грозит. Слабость я проявила. Дурненькую такую слабость. Да, стыдно мне. Не потому, что с девушкой расслабилась, а потому, что с сучкой отъявленной в постели забылась. В оправдание могу лишь сказать, что не от похоти нестерпимой тех острых ощущений я ищу. Хотя похоти тоже хватает. Было в моей жизни когда-то малоприятное событие. Поимели меня. В прямом смысле и разнообразно. Сидела я взаперти и ничего хорошего впереди не ждала. Помогла мне одна красивая умная женщина. И уйти помогла, и утешила. Пошло звучит, да? А я ее люблю. Четыре года не видела. Жить без нее не могу. Прот, только попробуй рот раскрыть! Да, я постараюсь ее найти. Только ты не смей меня обнадеживать. И не надо мне ничего говорить. Я не дура какая-нибудь, вполне способна естественные сомнения испытывать и прискорбную неуверенность проявлять. Только не в этом вопросе! Я ее найду. Ну а если вообще, так я же не железная. Грешу. Вот и в монастыре…

– Вы, Екатерина Георгиевна, железная, – пробормотал Герман. – Если бы не красота ваша – просто бронзовая статуя Командора. Вы уж меня простите, если хамил.

– Да вы нас, Екатерина Георгиевна, как облупленных понимаете, – сказал Пашка. – Эти деньки нам всем запомнятся. А если насчет любви – так на то и революцию делали, щоб никто не запрещал. Я вот мужиков, не в ту сторону повернутых, не люблю. Ну и що? Лип ко мне один в Екатеринодаре – дал я ему разок в солнечное сплетение да и пошел себе спокойно. Пусть подходящего дурачка ищет. А что стукнул кулаком – ну и что? Меня бабы, в смысле, девушки, по роже куда чаще прикладывали. Дело житейское.

– Павлуша, ты що несешь? – ужаснулась Вита. – Вон Протка рот открыл.

– Что я открыл? – возмутился Прот. – Я побольше некоторых знаю. Тоже опытная куртизанка нашлась.

Катя и Герман захихикали.

– Ладно, давайте собираться, – сказала Катя. – Вам еще перепаковаться нужно. Герман Олегович, я вас подгружу маленько. Возражать не нужно.

Прапорщик приподнял бровь:

– В смысле?

– Деньги на тебя сгружают. Для тебя и брали, – объяснил Пашка.

Герман начал подниматься из-за кривобокого стола:

– Екатерина Георгиевна, жаждете меня оскорбить на прощание?!

Прот уцепился за один рукав, Витка за другой – потянули на место.

– Катерина Еорьевна, нам и так хватит, – поспешно сказала Вита. – Честно слово, хватит.

– Я не настаиваю. Пусть здесь остается закопанным. В резерве. Кому из вас приспичит – вернетесь. Я взять не могу. Некуда и незачем.

– Да, нам еще служить, – согласился Пашка. – Ты, ваше благородие, не выламывайся, бери сколько нужно – все-таки в заграницу двигаетесь, там финансы пригодятся. Я вот подумал – оставлю я свои болванки здесь. С ними в Особый отдел сунешься – всю жизнь по следствиям таскать будут. Обойдется Советская власть без этого золота. Вон как нынче политическая обстановка закручивается – не до золота.

Герман нервно глянул на Катю:

– Считаете, я имею право взять деньги?

Катя почесала свою располовиненную бровь:

– Знаете, товарищи шпионы, мне хочется дать вам по маленькому совету. Каждому. Наедине. Я вам больше не командир и слушать меня не обязательно, но, если не скажу, потом сожалеть буду. Давайте-ка приберите пока здесь, а мы с Протом в сад на минутку выйдем.

* * *

– Не болтай. Никогда не болтай – я тебя очень прошу. Пусть о твоих способностях никто не знает.

– Я понимаю. Боюсь я, Екатерина Георгиевна, свою свободу потерять. Но одиноким быть тоже боюсь.

– Брось. Дружить ты научился. И любить, когда время придет, научишься.

– Ага, – мальчик опустил голову. – Научусь. Вот за это спасибо, – он постучал себя по животу, где под рубашкой была заткнута за ремень тетрадь в кожаном переплете. – Просто придумано, а ведь помогает. Спасибо, Катя.

– Не за что. Ты и мне, и всем нам здорово помог. Я тебя напоследок еще раз все-таки спрошу – кто нас с майором сюда вызвал? Ничего на ум не пришло?

– Нет, Екатерина Георгиевна. Не знаю. Видно, случилось с тем человеком что-то. Вы уж простите, ничем помочь не могу.

* * *