Наш общий друг. Том 2

— Нет. Он такой бешеный, что и над собой может что-нибудь сделать, но я думаю не об этом.

— Тогда можно сказать почти наверно, что есть и еще кто-то? — осторожно спросила Белла.

На минуту, прежде чем ответить, Лиззи закрыла лицо руками.

— Его слова всегда звучат у меня в ушах, и то, как он ударил рукой о каменную ограду, всегда стоит у меня перед глазами. Я старалась не придавать этому значения, забыть про это, но не могу забыть, не могу не думать. С его руки капала кровь, когда он сказал мне: «Дай бог, чтобы я не убил его!»

Вздрогнув, Белла обхватила обеими руками стан Лиззи, словно поясом, а потом спросила спокойно, тихим и мягким голосом, когда обе они глядели в огонь:

— Убить! Неужели он так ревнует?

— К одному джентльмену, — ответила Лиззи. — Не знаю даже, как вам сказать, — к джентльмену, чье положение в обществе гораздо выше моего; это от него я узнала о смерти отца, да и после того он принимал во мне участие.

— Он любит вас?

Лиззи покачала головой.

— Ухаживает за вами?

Лиззи перестала качать головой и прижала рукой обнимавший ее живой пояс.

— Это он настоял, чтобы вы сюда приехали?

— Ах нет! Ни за что на свете я бы не хотела, чтоб он узнал, что я здесь, или напал на мой след.

— Лиззи, милая! Но почему же? — спросила Белла, изумленная этой вспышкой. И живо прибавила, вглядевшись в лицо Лиззи: — Не надо. Не говорите почему. Вопрос был глупый. Я понимаю, понимаю.

Обе они замолчали. Лиззи, опустив голову, смотрела на горящие уголья, где когда-то ютились ее первые мечты и куда она с ранних лет уходила от той суровой жизни, от которой ей удалось спасти Чарли, зная наперед, какова будет награда.

— Теперь вы знаете все, — сказала она, поднимая глаза на Беллу. — Я ничего не утаила. Вот почему я живу здесь, скрываясь от всех, и в этом мне помог один добрый старик, он настоящий, верный друг мне. За то недолгое время, что я жила дома, с отцом, я узнала многое такое, — не спрашивайте, что именно, против чего я восстала и старалась это исправить. Не думаю, чтобы я тогда могла сделать больше, не потеряв влияния на отца, — но иногда все это тяготит меня. Если удастся загладить старое, то я надеюсь, что со временем у меня это пройдет.

— Пройдет и эта слабость к тому, кто не достоин вашего внимания, Лиззи, — сказала Белла ей в утешение.

— Нет, этого я не хочу, — отвечала она, вспыхнув, — не хочу верить, и просто не верю, что он не достоин внимания. Что я этим выиграю и сколько потеряю!

Выразительные тоненькие брови Беллы шевельнулись сначала, словно споря с огнем, потом она продолжала:

— Не думайте, что я настаиваю, Лиззи; но разве вы не выиграете этим спокойствия, надежды и даже свободы? Разве не лучше будет жить не прячась, не закрывая себе пути в будущее? Простите, что я спрашиваю, но разве это будет не лучше?

— Разве женское сердце с той слабостью, о которой вы говорили, ищет что-нибудь выиграть? — возразила Лиззи.

Ее вопрос до того расходился с теми взглядами Беллы на жизнь, которые Белла развивала своему отцу, что она невольно сказала про себя: «Вот тебе, корыстная маленькая дрянь! Слышишь? И тебе не стыдно?» — и разжала руки, обнимавшие стан Лиззи, специально для того, чтобы ущипнуть себя за бок.

— Но вы сказали, Лиззи, что вы еще что-то потеряете, — заметила Белла, наказав себя самое и возвращаясь к своей теме. — Вы не можете мне сказать, что именно вы потеряете?

— Я потеряю лучшие воспоминания, лучшие движения души и лучшие стремления, которые сейчас всегда со мной в моей будничной жизни. Я потеряю веру в то, что, если б он был мне ровня и любил меня, я бы приложила все силы, чтобы сделать его лучше и счастливей, так же как и он меня. Для меня потеряют цену те крупицы знаний, которыми я обязана ему и которые я осиливала с таким трудом, лишь бы он не подумал, что учить меня не стоит. Я потеряю память о нем, забуду его образ, забуду, какой он был или каким мог бы стать, если 6 я была ему ровня и он меня любил бы, — это образ всегда со мной, и я чувствую, что, пока он со мною, я никогда не сделаю ничего дурного. Я перестану дорожить воспоминанием о том, что он ничего мне не сделал кроме добра за все то время, что я его знала, что это он заставил меня перемениться, так же как… как вот эти руки — они были грубые, жесткие, потрескавшиеся, черные от загара в то время, когда я работала веслами на реке вместе с отцом, а теперь, на новой работе, стали гибкими и мягкими.

Эти руки дрожали, но не от слабости, когда она показала их Белле.