Наш общий друг. Том 2

— Но мои птицы все еще поют! — воскликнула девочка. — И цветы благоухают по-прежнему. Правда, правда! Это такое блаженство!

— Останьтесь и помогите ухаживать за мной, — тихо проговорил Юджин. — Пусть эти сны наяву посетят вас и здесь… пока я еще жив.

Она коснулась рукой его губ и, вернувшись к своему рабочему столу, той же рукой прикрыла себе глаза и снова запела. Он слушал эту тихую песенку с явным удовольствием до тех пор, пока ее голос не умолк.

— Мортимер.

— Что, Юджин?

— Дай мне что-нибудь, попытайся удержать меня здесь хоть на несколько минут…

— Удержать, Юджин?

— Чтобы я не блуждал бог знает где… У меня такое чувство, будто я только что вернулся сюда и сейчас снова уйду… Дай мне что-нибудь, друг мой!

Мортимер поднес к его губам стакан с легким вином, которое всегда держал наготове, и хотел было помешать ему говорить, но не успел.

— Не останавливай меня, Мортимер. Я должен это сказать. Если бы ты знал, какая тревога терзает и гложет меня, когда я блуждаю в этих местах… им нет конца. Где это, Мортимер? Где-то на краю света…

По лицу друга он понял, что начинает бредить, и через минуту добавил:

— Не бойся… Я еще не ушел. Но о чем же…

— Ты хотел что-то рассказать мне, дорогой мой Юджин. Рассказать мне — твоему старому другу, который всегда любил тебя, льнул к тебе, подражал тебе, восхищался тобой, был бы ничто без тебя и который, видит бог, с радостью согласился бы сейчас поменяться с тобой местами.

— Ну-ну-ну! — сказал Юджин, с нежностью глядя на Мортимера, закрывшего глаза ладонью. — Я этого не заслужил. Такие комплименты лестно слушать, друг мой, но я их не заслуживаю. Это нападение, Мортимер, это убийство…

Его друг сразу насторожился и проговорил, склонившись над ним:

— Мы с тобой подозреваем одного и того же человека.

— Мало сказать, подозреваем! Но, Мортимер, пока я лежу здесь и когда меня уже не будет, помни: виновный не предстанет пред лицом правосудия. В этом я полагаюсь на тебя.

— Юджин!

— Нельзя пачкать ее незапятнанное имя, друг мой. Ведь кара падет не на него, а на нее. Я поступал дурно по отношению к ней, а намерения у меня были еще более дурные. Ты помнишь, какая дорога вымощена благими намерениями? Так знай, Мортимер, что дурных намерений там не меньше. Поверь мне — человеку, который уже лежит на этой дороге!

— Юджин, друг мой, успокойся!

— Я успокоюсь, когда ты дашь мне слово. Мортимер, друг мой, от этого человека надо отступиться. Если его заподозрят, добейся, чтобы он молчал, дай ему спастись. Не думай о мести. Приложи все свои силы, чтобы защитить ее и замять это дело. Постарайся запутать его, отвести улики в сторону. Слушай, что я говорю тебе. Это был не учитель, не Брэдли Хэдстон. Слышишь? Повторяю: это был не учитель, не Брэдли Хэдстон. Слышишь? В третий раз. Это был не учитель, не Брэдли Хэдстон.

Силы покинули его. Он говорил шепотом, прерывисто, невнятно, и все же заставил понять себя.

— Друг мой, я опять ухожу. Если можешь, задержи меня хоть на минуту.

Лайтвуд приподнял ему голову, дал выпить вина. Он овладел собой.

— Я не знаю, когда это случилось — недели, дни или несколько часов тому назад. Не важно. Расследование ведется, его ищут? Говори!

— Да.

— Останови их, отведи от него подозрение. Не допускай, чтобы она оказалась замешанной в это дело. Защити ее. Если преступника призовут к ответу, он ее опорочит. Пусть убийство останется безнаказанным — во имя Лиззи, ради искупления моей вины перед ней. Обещай мне это!

— Хорошо, Юджин. Обещаю.

Он с благодарностью взглянул па друга и сразу потерял сознание. Глаза уставились в одну точку напряженным, ничего не выражающим взглядом.

Долгие часы, долгие дни и ночи все шло без перемен. По временам он приходил в себя после долгого забытья, спокойно отвечал другу, говорил, что ему стало легче, и даже просил о чем-нибудь. Но просьбу не успевали выполнить, как сознание снова покидало его.

Кукольная швея, теперь — вся сострадание, следила за ним с неослабным усердием. Она вовремя меняла ему лед и компрессы и каждую свободную минуту нагибалась к его подушке, стараясь не пропустить ни единого слова, когда он начинал бредить. Трудно себе представить, сколько часов подряд просиживала она в неудобной позе возле кровати Юджина, ловя каждый его взгляд! Не в силах шевельнуть рукой, он не мог выразить знаками, что так мучит его, но неусыпное наблюдение за ним (а может быть, чайная сила или симпатия, связующая их) выработала в Дженни понятливость, которой не хватало Лайтвуду. Мортимер часто прибегал к ее помощи, точно она была толмачом между чувственным миром и бесчувственным телом его друга. И Дженни меняла одну повязку, ослабляла другую, клала страдальцу голову поудобнее, откидывала простыню с его груди — все это с твердой уверенностью, что так и надо делать, чтобы облегчить его страдания. Во многом тут помогали навыки ремесла, развившие прирожденную гибкость и проворство ее пальцев, но чуткость ее была не менее поразительна.