Наш Современник, 2001 № 08

Пока Чуковская, уверенная в том, что оставила Марину Ивановну в “надежных руках”, хлопотала о своих близких, Цветаева исчезла. Нет, все выглядело вполне правдоподобно. Уходя от Шнейдеров, она заявила, что ей надо с кем-то срочно встретиться в гостинице, обещала вернуться вечером. Да, по-видимому, вновь не ее планы скоротечно менялись.

Переночевав в общежитии, в котором Цветаева остановилась по приезде в Чистополь, она спешно уехала в Елабугу, где ее ждал сын. Это было утром 27 августа. Л. К. Чуковская приводит, как бы заключая свои воспоминания, отрывки из “Записной книжки” поэта, опубликованной после ее смерти. Приведем и мы несколько строк: “...Никто не видит, не знает, что я год уже (приблизительно) ищу глазами — крюк <...> Я год примеряю смерть. Все уродливо и страшно. Проглотить — мерзость, прыгнуть — враждебность, исконная отвратительность воды. Я не хочу пугать (посмертно), мне кажется, что я себя уже — посмертно — боюсь. Я не хочу умереть. Я хочу не быть. Вздор. Пока я нужна... но. Господи, как я мала, как я ничего не могу!..”

В этих откровениях, когда Душа ведет внутренний монолог или диалог с лукавой силой, предлагающей на выбор средства погибельные, все сказано. Чего же не хватает? Неужто это набегают прежние тени сомнений, и мы вспоминаем стихотворение — отклик на “самоубийство” Есенина, так смущающее воображение:

Жить (конечно, не новей

Смерти) жилам вопреки.

Для чего-нибудь да есть —

Потолочные крюки.

Характерно, что Цветаева называет Есенина братом по песенной беде, завидует тому, что умер он якобы в отдельной комнате, без свидетелей. Вначале она даже хотела написать о нем поэму. Получив необходимые для работы материалы из СССР, передумала, записав при этом: “Тайна смерти Есенина... У этой смерти нет тайны. Она пуста. Умер от чего? Ни от чего: от ничего. Смерть Есенина равна жесту петли на шее”.

И здесь ее чутье безошибочно. Тайны, действительно, нет, несмотря на сокрытые следы преступления. Поэт умер не по своей воле, не из-за несчастной любви и даже не из-за обострившегося душевного кризиса: его смерть — это добытое молчание того, кто молчать не может. Поэтому смерть и равна жесту петли...