Наш Современник, 2002 № 05

Обращает на себя внимание и еще одна подробность из приведенного выше стихотворения: “Подносят баланду”, а не щи, — бывало так на фронте... А хочется щей, домашних, горячих... И поскольку при “жизни” в окопе разрывы мин и снарядов — повседневная реальность, а щи — мечта, то, вполне естественно, они и снятся:

В окопе, промороженном до хруста,

Мне снятся щи,

Домашней варки щи.

О таком сладком сне невозможно было не рассказать соседу по окопу. И никакие другие слова не могли венчать тот рассказ, как только эти:

Бывает же такое наважденье —

Идет война, а снятся только щи.

А сколько зримых деталей, достоверных жестов и выразительных реплик в стихотворении “Психическая атака”! Она действительно была такая со стороны противника, и наводчик орудия сержант Борисов, отражая ее, не сдрейфил, отличился и храбростью, и боевой выучкой. Цитировать такое стихотворение — только портить его. Думаю, читатель извинит меня, а может, и поблагодарит, если я приведу его полностью.

Психическая атака

Они идут за рядом ряд,

Как три лавины,

За ними Ворошиловград,

Пол-Украины.

И тянет явно коньяком

От их походки...

А мы скупым сухим пайком

Заткнули глотки.

Припали к снегу, затаясь,

Мороз по коже:

Идет коричневая мразь —

И все же, все же!

У дула черное кольцо,

Не видно неба,

Мне пистолет сует в лицо

Комбат свирепо.

Орет:

— Ты, Мишка, сибиряк,

По скулам вижу.

Дай подойти им, так-растак,

Как можно ближе! —

Мой командир еще орет,

А сам при этом

Плашмя со лба стирает пот

Тем пистолетом.

Меня он знает — не слабак,

В мозолях плечи.

Я подпущу врага и так

Под хлест картечи.

И подпустили мы его,

И смерч ударил.

Не видно больше ничего

В смердящей гари.

Комбат опять орет:

— Растак,

Бери пониже!

Ты — настоящий сибиряк,

По хватке вижу!..

А враг нахрапом прет и прет

К моей траншее,

И у меня холодный пот

Бежит по шее.

Порушил цепь убойный град,

Мутится разум...

Но бью еще — и новый ряд

Ложится наземь.

Наверное, много еще стихов о войне написал бы пушкарь Михаил Борисов. И в русской батальной поэзии заметно прибавилось бы “горькой правды о солдате” (его слова), которой недостает в стихах сочинителей, видевших войну со стороны. Да и лирика не была ему чужда. Не раз смотревший смерти в глаза, он имел право, так сказать, посидеть у тихой речки, помечтать, подивиться всему сущему на земле, и даже самому мирозданию: “С какой звезды я прилетел сюда /На Землю эту грешную? Откуда?”

Или:

Когда мне снилось это чудо?

Река — дороги дальний след,

Луна — серебряное блюдо,

А звезды — россыпи монет.

А вот и еще — просто пейзаж, просто картинка осени:

Приглушая август и светля,

Осень ловко, словно молодица,

Стелет на окрестные поля

Покрывало выцветшего ситца.

Живописно, зримо. Словно не пером писано, а кистью... А в стихотворении, что рядом, уже не краски, а тонко переданное чувство доверия и благодарности, возникшее между человеком и табунком лошадей:

Лошадки к хлебу тянутся,

А сами,

Игривость безыскусную храня,

Исподтишка

Чуть влажными глазами

С лукавинкой косятся на меня.

...Неплохо, вроде бы...… Но нет, хочется большего:

Я колдую над строкою,

Тороплю ее в полет

И казнюсь, что под рукою

Колдовства недостает.

Похвальная неудовлетворенность сделанным, порою — не далее, чем вчера; неудовлетворенность, присущая истинным поэтам! И она обещала новые художественные открытия, особенно в лирике.

Но… случилось непредвиденное: на страну девятым валом накатился “гиблый блуд перестройки”. Так определил поэт-солдат Михаил Борисов начавшуюся в середине 80-х трагедию контрреволюционного переворота в Советском Союзе задолго до того, как организатор и вдохновитель его М. Горбачев на семинаре в Американском университете в Турции (1999 г.) расшифровался наконец: “Целью всей моей жизни было уничтожение коммунизма. Именно для этой цели я использовал мое положение в партии и в стране”.

“Уничтожение коммунизмз...” значит, уничтожение таких носителей его, как Михаил Борисов... Интуитивно уловив намерение Иуды, поэт в предисловии к своему “Избранному”, вышедшему в свет в 1999 году, с достоинством русского солдата-Героя заявил: “Лично для меня воцарившееся ныне время, а также сопутствующие ему железные тиски беспредела и хаоса сразу переросли в настоящую трагедию. Как в общем и для многих моих ровесников. Мы ведь родились, выросли и состарились вместе с Советской властью, были свиде­телями возмужания Отчизны, ее смертельной схватки с фашизмом, ее возрож­дения из пепла”.

Для выражения чувств, переполнявших его с этого времени, требовалось иное, более грозное оружие — публицистика, исполненная гражданственности, патриотизма, высокой нравственности. И он этим оружием овладел! Перевер­тыши, предавшие и Советскую власть, и партию, ненавистны ему до омерзения:

Встает из мглы угрюмый лицедей,

Беснуется, как может и как хочет,

И на брусчатке старых площадей

Над нашими святынями хохочет.

Он снова всемогущ и многолик,

Его напор

Атаки танков горше…...

Это какой же болью должна болеть душа поэта-солдата, чтобы разруши­тельный напор лицедеев, наглость, ставшая их девизом, показались ему “атаки танков горше”?