Наш Современник, 2004 № 04

Какие бы ни были у людей накопления, мебель, машина, редкий выродок не скажет: гори все синим огнем, лишь бы ребенок жил!

 

Так много читаю пошлого, ненужного, что постоянно болит межбровье.

Не преступление ли писать во множестве колхозные, рабочие, ничтожные по чувствам, мысли романы?

Так и с любовью. Все первая да первая, а в ней только и есть, что начало, да и неумное. Только-только к тридцати понимаешь, что ничего не видел ни в первой любви, ни в ее предмете.

А ведь вот что интересно: вся эта мудрость пройдена, и найдена, и описана, пользуйся. Но надо пройти самому, чтоб понять. Именно самому. И пройти суждено всем, выразить избранным, понять званым.

 

29/VI. Утром с Катей на пруду.

— Воду выплескивают из лодок, чтоб пруд был глубже.

Приехал на ночь Михаил с описями и фотографиями Трифоно-Успенского монастыря в Общество охраны памятников. Долго о Трифоне Вятском. Дразнящая меня тема, эпоха. Ради спасения диалектов, вятских любимых мест и людей.

Повесть в “Нашем современнике” правила интеллигентная, умная дама, и все ей казалось, что моя женщина (старуха, как казалось редакторше) скажет по-народному, если будет вставлять “дескать” да “корыто” вместо “таза” и пр. Читал в эти дни в рукописи “Кануны” Белова. Прочел за вечер, даже снилось. Всю кулаковатость прежнюю ему простил. Умница! Всё массовые сцены, и всех через них тянет и никого не забывает. Красота рядом с трагедией.

 

2/VII. Проводил своих на юг. Сижу дома. Жарко, душно, ж/дорога гремит товарняками. Спал днем, сна не помню, в пробуждении голоса. Вслушивался. Не разобрал. Очнулся.

 

4/VII.

Прошло партбюро от третьего дня до 8 вечера. Неинтересно, стыдно: сводили счеты взрослые люди, годящиеся мне в отцы. Руководители. Но необходимо было: нарыв лопнул, хуже не будет.

 

4/IX.

Был отпуск. Кажется, что важен для меня. Уход в себя. Взросление. Разное. Не писал ни строки.

Пожары. Поезд по черной земле слева и справа. Дымно. Ночью зарево. На солнце весь день не больно смотреть. Утром воздух пресноватый, нехорошее предчувствие беды. Тревога.

1-я часть отпуска в Крыму. День в Тамани.

Год вел эту тетрадку, а не она меня, так что, милая, прощай без жалости. Да никто уж и не поведет меня. Так что прощайте все. Я долго грузился у литературной стенки. Тем ли, не тем ли, дело времени. Отчалива-а-а-й!

 

4/XI. Год-то 72-й кончается, а что сделано? Да ни хрена, господа хорошие, 6 листов повесть, так ведь это начато в прошлом году летом. Рассказа нет, даже маленького. Пьесу три раза переделал, так ведь не идет. Как же остро, до чего же нужна книга, но ждать еще год, а может, еще больше.

И раздражаться-то даже, не то что злиться, нельзя. Да я и не злюсь. Желаю всем всего хорошего, чего возможно пожелать: вслед за бураном, за порошею приходит солнышко опять.

 

И на последнее сегодня.

Как бы я ни любил русских, страдая от невозможности доказать их ум и красоту, я не избежал участи всех взрослых русских интеллигентов — мы не умеем дорожить друг другом. Не умеем помогать друг другу, не понимаем, что успех одного — это успех всех, так вот и я — остался без друзей, остался давно, но по доброте своей, которая несет мне все новое горе, не замечал одиночества.

У меня остался один друг — моя жена, которая и любит, и понимает меня. И мои родители, которые любят меня, тоже мои друзья. И хотя я вижу, что в моем окружении много людей, которым я дорог, но я дорог тем, кто не пишет. Пишущие же невольно злы ко мне, хотя я ничуть не зол и рад за них.

Не красота спасет мир, а доброта, хотя, может быть, уже и спасать нечего.

Красив — значит выделен, а выделенность обособляет.

 

Сон. Во мне, как в лодке, сидят люди и гребут веслами.

Разве нельзя враз чистить картошку и думать о вечности? Отец сказал однажды (он выпил, когда я приехал в гости, он был рад): “Владимир! Красота есть природа жизни”. И еще: “Владимир, ты мне зачастую дороже родного сына!”.

 

10/XI.

Был у Тендрякова. Вкратце: — Образ противоречив. Трагедия — хорошие вынуждены поступать плохо. Типическое в нетипическом или нетипическое в типическом. Дворянин в лаптях. Черное на белом, и наоборот.

Отелло, убивающий всех направо и налево, патологичен.

То, что хочется проскочить при перечитывании, переписывать.

Искать сложное, докапываться.

Быть над героем или рядом. Не умиляться. Каратаев плох, Наполеон получился. Толстого губила философия.

 

Литература меньше всего должна философствовать. Автор знает, этого достаточно.

 

B конце ноября ездил в Иркутск. Байкал, тайга. Распутин.

 

31/ХII. Цыганка выманила у меня последнюю пятерку. Это хорошо, вступаю в Новый год без копейки.

И зеркало было, и волоски из виска, и обещание, что половина монеты будет красной, другая черной, и то, что я в зеркале увижу врага. Из нового было: “Тебе в красное вино налили мертвой воды, сможешь ли пойти безо всего на кладбище?” (“Далеко, — сказал я, имея в виду, что кладбища, родные мне, не здесь, да разве она даст слово вставить”). Повторил за ней что-то, все забыл.

Должна вернуться моя пятерка, ее надо разорвать на 3 части и выбросить.