Наш Современник, 2004 № 04

Это о Мевлане. Но это, разве в более твердом, менее пышном, здоровом, как хлеб, слове, — об апостоле Павле, Игнатии Антиохийском, Григории Богослове, Иоанне Златоусте, о тех, кто перекладиной креста соединяет небо и землю. Снова тебе дано догадаться, что Истина одна и в конце дороги мы должны встретиться у единого престола, а не у небесного отражения земной карты, где мусульмане неуступчиво граничат с буддистами, те с иудаистами, а иудаисты с христианами. Религиозная терпимость есть только начало пути, но не весь путь, ибо в основе ее лежит недоверие к Истине или равнодушие к ней. Вместо расплывчатой терпимости должна войти в сердце любовь к постижению Единого, общее проникновение в сердце Господня замысла о мире, и “технология” этого проникновения явлена здесь всеми сторонами в горячей искренности и глубине.

*   *   *

Мы все уезжаем в чужую страну из своего времени и привозим с собой всю суету, часто оскорбляя руины празднословием и надменностью живых перед мертвыми, но возвращаемся мы всё-таки немного другими, узнавшими если не всю тайну времени, то его настоящую длительность, и тем словно коснувшись тени древа жизни, побыв на минуту в этой тени, где нет вчера и завтра, нет человеческих границ, а есть таинственное чувство сверстничества со всеми событиями мира, словно ты сам их отец, и сын, и внук и они приручены твоим сердцем и являются частью тебя и только в тебе и живут. Так что на минуту догадаешься, что всё, что случилось в мире, случилось с тобой и ради тебя и живо только в тебе. Этим чувством нельзя жить долго, но, однажды коснувшись его, уже не вернешься в оставленный день, потому что над ним будет Господня рука, короткое касание вечности, которое просветит этот день вечностью и покажет его настоящую длительность, потому что этот день стоит навсегда. И все рождения и смерти цивилизаций короче одной человеческой жизни, короче одного правильно понятого дня, которому нет конца.

Но чтобы понять это, надо отправиться в путь и пройти эти дороги, кос­нуться этих камней, согретых руками человека, Бога и времени. Там чувст­вуешь, что плоти нет и вместе всё — плоть, нет времени и вместе всё — время, там нет мужского и женского и всё — слишком мужское и женское. Там вытекают из рая Тигр и Евфрат и не заходит месяц, там крест не попирает месяц, а рождается из него или оплодотворяет его и они вместе есть вечность. И в этом нет кощунства или невежества, а есть живое чувство вечно длящейся жизни, смерти и воскресения, и конец мира — это или затмение нашего разума, не увидевшего этой колыбели вечности, для которой нас надо разбудить силой, или общее радостное понимание этого и совпадение с Богом в работе сотворчества и вечная радость, оправдывающая собой и воскре­шающая всех мертвецов, кто в слепоте слишком тесного времени и слишком требовательной плоти не успевал в страдании или эгоизме увидеть этой общей колыбели мира.

Наталья Блудилина • Так называемые "Московские письма", или Достойный ответ "клеветникам России" восемнадцатого столетия (Наш современник N4 2004)

Наталья Блудилина

ТАК НАЗЫВАЕМЫЕ “МОСКОВИТСКИЕ ПИСЬМА”,

или Достойный ответ “клеветникам России”

восемнадцатого столетия

 

 

В 1735 г. у российского правительства особую озабоченность вызвало появление в печати “Московитских писем” (“Lettres Moscovites”), по поводу которых Кантемир докладывал Остерману 15 ноября 1735 г.: “Я не видел изданных до сих сатир и либелльов, сия с крайнейшею бесстыдностию и предерзостию порекает двор, министров и весь народ российский, одну высочайшую ее импер велич и принцев крови особ включая”*.

Кантемир приложил немалые усилия, чтобы найти автора “Московитских писем”, ибо они “наипаче вашего сиятельства и других господ чужестранных в российской службе касается, которых сам автор неслыханными попрекает браньями”, — пишет он Остерману 14 ноября 1735 г. Поэт был готов выступить “в защищении славы моего отечества и партикулярно в предостережении вашего сиятельства чести”**.

Кантемир пытался воспрепятствовать появлению книги в английском переводе и снова натолкнулся на противодействие свободной английской прессы, о чем сообщил в письме к государыне Анне Иоанновне 21 ноября 1735 г.: “...вольность здешнего народа так далеко простирается, что против своего собственного государя без всякой опасности повседневно печатают. И подлинно англичане свободное печатание почитают за фундамент своей вольности, а потому никакого акту парламентского до сих пор сочинить было не можно противу издателей сатир и либелльов, когда в них именно персоны не упоминаются”***.

Наконец, Кантемиру удалось установить имя возлюбленной автора****, а потом и самого сочинителя “Московитских писем” — Локателли*****, жившего в России, о чем он сообщил в письме к Остерману от 23 мая 1738 г., добавив при этом, что за Локателли установлена слежка******.