Наш Современник, 2004 № 04

Пошли купаться на Москву-реку. Нефть у берега, мусор, больше всего опять же химии — полихлорвинил, множество бутылочных пробок, игрушки, фляги, дерево. Разгребли муть, поплыли, дальше вроде чисто. Плыл азартно, пока не ударился головой о солдатский сапог.

И все-таки и тут, у Южного порта, где река вытекает из Москвы, тоже купаются. И дети. И собаки. Моют машины. Мужички распивают. Поболтал ногой в пробках, в мазуте, оделся. До сих пор пахну нефтью. Вечером мыл голову.

Сделали с Михаилом столик. Начинается последняя неделя, скоро Надя.

 

15 июля.

В вагоне метро цыганенок, лет четырнадцати, сзади привязал страшно грязного, босого мальчика. Мальчик сосет грязный палец. Кто-то подарил огурец, цыганенок откусил его и сунул, не глядя, брату. Вспомнил одного философа, говорившего: “Цыганская оседлость — признак идеального строя. Пока они скитаются, нет подобного”.

“Пушкин — современник вечности”, — прочел я в очень серой рукописи.

 

17 июля.

Было долгое партбюро и на следующий день до-о-лгий комитет (союзный). На партбюро удалось (тьфу!) отстоять дату отчетного собрания, 4 августа, и оговорить свой уход с поста секретаря. В принципе. Но прин­ципиально.

На комитете справедливо ругали за качество. Феликс Кузнецов делал критический обзор и (спасибо ему) упомянул Тендрякова и Владимова. Вчера хорошо купались. Был ветер, и грязь отнесло. Сплю лучше, валерьянку перестал глушить.

Но был мерзкий сон. И хоть говорят, что покойник не к плохому, но я видел перевозку тела так реально и с такими запахами, что проснулся в ужасе. Это, наверное, оттого, что умер молодой (37 лет) поэт Вячеслав Богданов и его увезли в Челябинск. “Вымрем, как древние греки”, — говорит Сорокин. Уныние, какой-то мор на русских.

 

А сегодня сон хороший, видел Надю. Считаю ночи до ее приезда. Три. Люблю, и плохо спится. Надино понимание, ее душевность ко мне, нет... не так надо о Наде писать, потом! Скоро. Живая.

 

18 июля.

Милая Надя, милая Надя. Две ночи осталось. Надо в два дня махнуть доклад. Ох, надо!

 

Надя. Страшная мысль внушается со стороны: “А что ты думаешь: собрали вечеринку, красивый поляк, еще с прошлого года, на коленях, плачет. Пожалела”.

 

Прибираю квартиру, стряпаю. И как понимаю жену, когда ей хочется, чтоб заметили и оценили уборку и еду. А ожидание?

 

21-е,

ночь, понедельник. Очертанья столицы во мгле. Сочинил же какой-то бездельник, что бывает любовь на земле. Надя приехала. Худа-а-я.

 

27 июля. Говорил с Селезневым и укрепился в давнишней мысли: смелее использовать достигнутое другими. Старики, изрекающие истину — уже примитивны, их опыт есть опыт одной жизни; мировая культура для всех, и надо вводить ее в своё. Это пропаганда культуры. И нечего хватать себя за руку, видя, что поехало на Гоголя или Рабле. Это свое, это усвоенное, без этого уже нет жизни. Ведь подобие высунет свою непристойную рожу, а то, над чем бились эти хорошие мужики, поможет шагнуть. Причем это не иждивение, это ученичество. Подобие отвратит — творчество никогда.

Кстати, Рабле. Все-таки натурализм, все-таки не русское. Бесцеремонность умного, желающего добра, мастера.

Повесть стоит, но уже чешутся руки, и уже осталось немного, чтоб сесть за нее.

Рябина уже вовсю красная, и продают флоксы и георгины. Листья желтеют, совсем осень.

Купался. Вода сегодня чистая, жарко. Приехали родственники Нади из Кисловодска, там вообще засуха, обложили, говорят, жителей данью — пять килограммов сена с человека, бескормица. Дикие козы идут в селенья, нечего пить.

 

Позвонила Злата Константиновна, говорила так много хорошего, что, будь оно год назад, подумал бы, что и вправду “Зёрна” не просто хороши, а... Нет, слушал стесненно. Одно было грустно — нет Яшина, а читала она его глазами. “Он бы, — сказала она, — прибежал к вам, он бы поговорил с вами, он бы и сам зажегся” и т. д.

Ну вот.

А с Надей уже и ссора. Такая жизнь — один задериха, другая неспустиха.

Уже и август. Третье. Воскресенье. Надо “досидеть” доклад.

Спал сегодня долго. Может быть, оттого, что затыкал уши. Был в аптеке и увидел, что есть в продаже “беруши”. Купил сразу две коробки. Эти “беруши” славились в “Правде” в прошлом году, я, страдая от шума, очень их ждал, хотел даже писать в редакцию упрек: мол, где же? Тихо. Но утром все же вытащил их.

 

Какая-то смутная неясность следующего замысла. По опыту знаю, что не властен, и не смею торопить. Идет (шло) наполнение. Должно быть современное. Пока только это. Ироническое, даже пренебрежительное. Но открывающее глаза.

 

Надя уехала позавчера. Вчера с утра грусть. “Печален я, со мною друга нет...” А после обеда чуть не убили. Кирпичом.

Пошел купаться, позвал Валерку. Идем, смеемся, воблу чистим, пивом запиваем — много ли крещеному человеку надо!

А от реки пробежал вдруг парень. Видно, пьяный. Испуганный. А за ним бежит (и уже отстает) другой. В розовой рубахе, высокий, в каждой руке по кирпичу. Он орет первому: “Я тебе... этого всю жизнь не забуду”.