Наш Современник, 2005 № 01

…В новом государстве его почитали как государственного поэта, крупнейшего, лучшего, который считался первым поэтом в России. С этой высоты он позволял себе рассуждать о поэзии. Не совсем эти рассуждения украсили его биографию и не совсем они были для него полезны. Сначала о Есенине, которого он взялся хулить и противопоставил ему Исаковского и Багрицкого, заявляя, что зря Есенина проходят в школах, что надо бы проходить Багрицкого. Это я понять не могу. Впрочем, под конец жизни он сильно попал в объятия не просто дамские, но еврейские, очень сильно попал в эти объятия и так оскоромился в смысле моральном, что удивительно. Можно его, конечно, пожалеть*. А вообще, разговаривая об этом, не то чтобы виню его — это дело не моё в общем-то. Но всё-таки, всё-таки. Он также написал статью об Ахматовой, где её, так сказать, легализировал как советскую поэтессу, наследницу Пушкина, и уделил ей нескромное, а я даже сказал бы — большое место в литературе Серебряного века. Но это глубокая ошибка. Существуют страсти посильнее поэтических, посильнее литературных. Они у него были, он очень понадеялся на свое положение, на его прочность, а вот мадам Ахматова оказалась отнюдь не такой доброй. Она о Твардовском высказывалась не то чтобы критически, она высказывалась о нём презрительно, снисходительно. Уничтожая его как поэта вообще. Вот это всякому умному человеку да будет уроком, потому что страсти существуют не только литературные, но и народоинтеллигентские, условно говоря… Противоречия, о которых когда-то много писал Блок, они не только не изжиты, но и страшно усилились. Потому что если старую интеллигенцию ещё можно было назвать «русской интеллигенцией», то современную интеллигенцию можно условно называть русской, это скорее уже еврейская интеллигенция или скорее даже космополитическая с очень сильным еврейским, так сказать, ядром. И не следует никогда забывать об этом ни писателям, ни художникам, ни музыкантам. Никакой здесь снисходительности в оценках быть не должно, либо надо молчать, либо говорить, учитывая все точки зрения. Человеку народного сознания такой интеллигент этого народного сознания никогда не простит, он ему, интеллигенту, человек народного сознания, ненавистен. Врагом интеллигенции был Пушкин, ведь его противники были именно из интеллигенции светской и литературной: Булгарин, Греч, Каченовский, Сенковский и много других таких же не совсем русских при русской литературе, при русском троне. При российском троне.

Такое же положение было у Кольцова, которого просто забыли. «Воронежский песенник», как написал о нём один еврей в календаре, отрывном, как я помню. «Воронежский песенник» — что ж такое? Между тем это поэт очень талантливый.

Такое же положение было и у Ломоносова, у Менделеева, отчасти и у Блока… Такое же положение у Есенина, у всех крестьянских, «мужиковствующих» поэтов, которые были просто русскими поэтами. Эти вопросы очень острые, и до сих пор они не потеряли своей остроты и в других родах искусства. Если в человеке сильно народное сознание — это считается признаком чего-то унизительного.

Надо отдать должное мадам Ахматовой. Женщина легендарной злобы, она умудрилась обгадить своих современников, начиная с Блока. Да и мужа своего весьма принижала, в сущности. «Я и Данте». Поэтому больше всего нравился ей Клюев. Они писала, что это самое лучшее его стихотворение, где Данте и её имя были рядом.

Это люди особенные. У них невероятно развивается честолюбие, как у людей подпольных. Пастернак, Ахматова… Они несут в себе комплекс людей подполья. О Есенине она пишет, что он похож «на городскую квартиру с самоваром». Какая же городская квартира у Есенина, который не имел квартиры вообще, не имел жилья, преследуемый, скитался, бегал от ЧК, а его преследовали серьёзнее, чем Ахматову, за которой Сталин посылал самолёт со своим персональным пилотом, чтобы вывезти её из блокадного Ленинграда.

И вообще надо сказать: относительно того, как её всю жизнь травили, сложный вопрос. Конечно, травили, но, с другой стороны, она получала от Берии подарки, дачу получила, не говоря уже о колоссальных гонорарах, которые платили ей за её просоветские произведения.

Пастернак, который выхлопатывал помилование, письмо писал, передавая через специальных лиц. Надо ведь тоже было иметь этих специальных лиц.

Это все очень сложные вопросы. Писал ли стихи по случаю подношения, стихи-подношения… Тоже нельзя забывать. Это были люди очень ловкие, а Пастернак, по воспоминаниям его двоюродной сестры, просто свой человек был в высшем эшелоне советской власти. Они его все знали с детских лет и бывали в салоне его папаши, а там вершились многие дела, приходили туда не только смотреть картины художника-реалиста.

Очень сложные биографии, чью историю писать рано, должны быть признаны факты, и тогда можно будет сказать, кто был святой, кто был грешник, а кто иуда. А сейчас рановато ещё.

О литературе ХХ века

А теперь я хочу записать, какую литературу я любил.