Наш Современник, 2005 № 05

Автобус покатил дальше, и пассажиры сидели, освеженные короткой прогулкой, растревоженные весенним пробуждением природы и близостью к ней. Я разговорился, казачка поддакивала, улыбалась, косила на меня лукавые карие глаза. Я вспоминал Вешки своей юной поры, молодого светло-русого Шолохова в сетчатой майке, парусиновых брюках и тапочках на босу ногу, каким видел его жарким летом тридцать восьмого года, вспоминал вешенский песчаный пляж, затопленные деревья в Прорве, тихую лунную ночь, катание на лодке. Настолько всё ясно, в мельчайших подробностях хранила память, что я слышал и всплеск воды под веслами и ощущал на зубах пляжный песок. Я словно ехал на свидание с любимой девушкой после долгой разлуки.

Пожалуй, и за всю жизнь немного наберется мест, о которых вспоминаешь с душевным трепетом, как об очень дорогом и неповторимом. Там ты словно оставил часть самого себя, и твое второе «я» как бы уже вне времени и вне тебя живет в тех краях, среди тех постоянных, «законсервированных» людей, той природы, тех настроений. И еще бывает, что встреча с интересным человеком неожиданно возвысит в твоих глазах даже захудалое место, а иное райское покажется чужим, неприютным, если не найдешь там ничего для души.

Я говорил и говорил, все про Шолохова, но видел: казачку привлекало в моём рассказе и нечто другое. Она вдруг засмеялась:

— А ведь это мы с вами катались на каюке по Прорве ночью. Помните?

«Боже мой, „Лушка“!» — вздрогнул я, вглядываясь в молодую женщину и признавая в ней ту юную бойкую казачку, с которой у меня что-то завязывалось, да оборвалось. Пожалуй, она мало изменилась, разве только пополнела и стала миловиднее.

Приехали в Базки поздно вечером и узнали, что пойменный лес, по которому надо добираться до парома, заливает вода. Расстояние всего три километра, но шофер опасался застрять: ночь была темная, безлунная. Пассажиры разошлись кто по своим домам, кто по знакомым, а нам с казачкой пришлось искать ночлег, что, однако, не затруднительно при той гостеприимности, какой отличались здешние люди. Хозяйка была рада случайным городским гостям, пригласила вечерять и, приняв нас за мужа и жену, стала стелить в горнице на широкой деревянной кровати. Мы неловко замолчали, покраснели и в один голос заявили, что вовсе не муж и жена.

— Сослуживцы. Едем по делам в Вешенскую, — нашлась казачка.

Сослуживцы так сослуживцы, хозяйка постелила мне на кровати, а казачке на диване с высокой спинкой и зеркалом, сама легла в соседней комнате, за стеклянной дверью с цветастыми шторками. Загасила лампу.

В темноте я еще припомнил кое-что из вешенского прошлого, казачка отвечала коротко и тихо, как бы давая понять, что слушает, не спит. Утомленный и дорогой, и тем приподнятым настроением, которое отняло у меня немало сил и после которого наступил спад, я уснул. Уснул, как провалился в омут. За ночь даже ничего не привиделось.

Проснулся, когда в окно уже бил солнечный луч, жег щеку и пробегал от кровати к дивану казачки. Отчего-то было неловко. С закрытыми глазами я прислушался к звукам в доме. Хозяйка давно стряпала на кухне, гремя чугунками. В печи что-то шкварилось, и в горницу проникал возбуждающий запах жареного сала. Я приоткрыл глаза, думая, что соседка еще спит, но она в юбке, без кофточки, с неприкрытыми белыми плечами, стянутыми тесемками лифчика, неспешно убиралась перед диванным зеркалом, убиралась с той крестьянской простотой, в которой не было ни грана бесстыдства.

— Фу! — сказал я, садясь на кровати. — Ну и спалось же!

— А я за всю ночь глаз не сомкнула, — отвечала она, прихорашиваясь перед зеркалом.

— Отчего же?

— Да всё о Шолохове думала. — И скосила на меня карие насмешливые глаза.

* * *

В первый же день по приезде в Вешенскую, сидя в кабинете второго секретаря райкома, который куда-то на минуту отлучился, я поднял трубку зазвонившего телефона и услышал бодрый, почти мальчишеский голос:

— Говорит Шолохов! Кто у телефона?

Я назвался.

— Ах, вот как! Новый собкор. Как Вешенская? Понравилась?

Я хотел было сказать, что уже бывал здесь до войны, что Шолохов в свое время поддержал моего отчима, которому грозили большие неприятности (краем уха слышал, что дело касалось растраты), но посчитал напоминать об этом излишним.

— Осматривайся, привыкай! Вот потеплеет, съездим на рыбалку.

Однако на рыбалку с Шолоховым я так ни разу за два года жизни в Вешенской не съездил.

В кабинет вошел отлучавшийся секретарь и взял трубку. Шолохов поделился с ним впечатлениями от колхозного отчетно-выборного собрания, на котором присутствовал как уполномоченный райкома.

Я узнал, что первый секретарь Морозов сейчас на пленуме в Ростове, и поинтересовался, не тот ли это Морозов, что работал в Большой Мартыновке, на Волго-Доне.

— Он самый. Оттуда его направили к нам с повышением, — сообщил второй секретарь. — Выходит, вы уже знакомы?

— Немного. Приходилось встречаться.

— Вам и карты в руки! — почему-то весело воскликнул второй, добродушный казачок, в полувоенной форме, с орденскими колодками на гимнастёрке.

* * *