Наш Современник, 2005 № 11

К счастью, скоро прикатил на своей новенькой «Ниве» внук бабы Лены, Саша, с матерью и отцом, рабочими одного из районных заводов. Не знаю, кому это пришло в голову, но после некоторого отдыха с дороги молодой хозяин взялся не за лопату, чтобы раскапывать борозды, а за свою машину. Отцепив прицеп, он загнал ее на усадьбу, с помощью тех же конских гужей и коромысла приспособил к ней тот же допотопный плуг, от которого только что освободилась Ордеса, и, не долго думая, поставил в борозду. Все получилось как нельзя лучше — колеса машины точно вошли в межи. Когда жена взялась за чапиги плуга, он включил первую скорость, гужи ровно натянулись, и под общее ликование, под общий одобрительный смех — ну! давай! пошел! — с веселой громкой музыкой из открытой кабины сто шестьдесят лошадиных сил вывернули наизнанку первую после Ордесы борозду. Подбирай клубни, кому не лень!

Я смотрел на работу Саши и не верил своим глазам. Какой прогресс! Какой сервис! Отсутствие государственной головы давало волю небывалой инициативе, умелым крестьянским рукам! Достойный путь прошла страна, чтобы докатиться до такой пародии!

На закате солнца кроны старых деревьев как-то особенно расслабляются, раскидываются в воздухе, словно вспоминая прожитый день. Как-то уныло, по-человечески трогательно повисают они над землей, словно бы желая вернуться назад, в свою молодость, в свой ранний возраст. Густеющая темнота над ними и между ними соединяет их, подпирает снизу. А рядом юная, стройная поросль, как стояла днем навытяжку, торопясь вырасти, так и стоит, перешептывается друг с дружкой обостренно-чуткими листьями. До земли им нет никакого дела, все их думки в небе, на высоте.

После уборки огорода — воля вольная!

Делай, что хочешь! Иди, куда хочешь! Думай, что хочешь!

Слоняясь по родным местам, я составил себе представление о новом укладе жизни окрестных деревень, в которых осталось по три-четыре дома с тремя-четырьмя старожилами-сезонниками, то есть проживающими здесь только в летний сезон.

Чуть подберет блага свои доброе красное лето, остынет земля, остынет небо, съежится в окошке ласковый свет солнца — все они, родные, закрываются один по одному, забиваются на гвозди и тихо, мирно, обреченно, согласно с необходимостью погружаются в долгую зимнюю спячку. Их многолетние старожилы, одинокие старушки, скрепя сердце отбывают куда-нибудь «в теплые края», в районный город, в соседнюю, более сохранившуюся деревню, к детям, к родственникам, к знакомым на готовые хлеба и с наступлением весны тревожно и радостно спешат назад, в свои родные остывшие углы.

Одних привозят на роскошных машинах — дружно, в несколько рук промывают полы и стены, просушивают на солнце помертвевшие за зиму постели, топят печи, стирают белье, вселяют и тем же днем заворачивают в обратный путь. Других, победнее, тоже привозят, но не на легковых машинах, а на мотоциклах, на заляпанных раствором самосвалах и даже на тракторах — спешно сваливают у порога немудреный скарб в лопоухих узлах и увязах, волоком затаскивают в дом, кое-как обнимают на ходу и спешат к своему рабочему делу. Третьих некому и не на чем привозить, добираются своим ходом — все добро их с собой, за плечами. Откроют дверь, перекрестятся на бумажную икону в темном углу — и они уже дома, словно никуда и не отлучались.

Начинается новый круг старой жизни.

«…гагара второй раз гнездо пухом выстелит. И второй пух можно собрать. Гагара в третий раз нащипает пуху. Этот пух нельзя тронуть. Птица бросит все и навеки отсюда улетит».

Проходя мимо кладбища, увидел знакомых ребят из тракторной бригады. Роют очередную могилу своему очередному товарищу после очередного ЧП — слетел с моста, не вылезая из кабины трактора.

— Тормоз отказал, — объясняют.

— У всех у вас тормоза отказывают, — попытался я было сказать что-нибудь в осуждение пьянства, но знаю, все впустую, и съехал на нет. — Здесь уже целая ваша бригада лежит, и все из-за горькой.

— Из-за ней… Целая бригада…

Начали перечислять поименно — на руках не хватило пальцев.

— Вы бы хоть на кладбище матом не ругались.

— Почему?

— Здесь и женщины лежат, и дети.

— Ох! — рассмеялись. — Эти женщины и дети смолили похлеще нас!..

Уходя, пожелал им крепких тормозов.

За лето прибавилось три свежих могилы — три молодых мужика улеглись до поры, до времени. На размытых холмиках, прямо на глине, поминальные граненые стаканы, забрызганные дождем и грязью. Рядом — пустые бутылки, пластмассовые цветы, тлелые еловые ветки. Грустно, горько смотреть: стаканы наверху, мужики — внизу. Стаканы остались, мужики утонули…

За несколько дней пребывания в гостях чего только не увидел, не услышал, не перенес! Такое впечатление, что кругом — илистое дно перекрытой реки. Большая вода сошла, схлынула, смыла все, что могла смыть, снесла, утянула с собой, а что осталось в бочагах да старицах — доживает свои последние дни.