Наш Современник, 2006 № 04

В мае 1969 года я стал собкором “Молодого коммунара”. Как минимум дважды в месяц приезжал в Воронеж. С Прасоловым специально встретиться не стремился, но виделись и беседовали неоднократно в “Подъеме”, на улице или в нашей редакции. И всякий раз почему-то получалось как бы продолжение разговора, начатого в Борисоглебске.

В редакции я чаще всего видел его в отделе писем, у старейшей сотрудницы отдела Анастасии Ивановны Погореловой. Это была внешне суровая, а на самом деле отзывчивая и сердечная женщина. К ней многие из нас заглядывали покурить и излить душу в невеселую минуту. Она умела выслушать, пожурить, ободрить. Алексея Тимофеевича с ней связывала давняя дружба.

Как-то я проходил мимо этой открытой двери. Окликнул меня Прасолов:

— Ну-ка, прочти свой “Свисток”.

Я прочел.

— “Невыносим был инвалид…” — вот что здесь нужно. Согласен?

— Согласен, Алексей Тимофеевич! Спасибо.

— Черт бы тебя побрал! Я уже месяц жду, чтобы отдать это слово тебе.

Прасолов на сей раз был улыбчив. Прежде я не видел его таким. Да и потом — тоже. Я сообщил, что в “Молодом коммунаре” идет подборка моих новых стихов и хотел прочесть ему одно-два.

— Сейчас не надо. В газете сам посмотрю. А вообще, поэт запоминается немногими стихами. А то и одной строчкой.

Мне показалось, что он в этот момент прочтет: “Я не жена. Обманывать не надо…”. Но он лишь сказал:

— Сорокину привет передай. Как-нибудь вырвусь к нему.

— Хорошо.

А сам подумал: “Запомнил-таки, а? Невыносим был инвалид… То, что надо!”

* * *

После 12 февраля 1972 года Анастасия Ивановна Погорелова рассказала:

— В тот день Алеша приходил ко мне. Грустным был. А я была веселой, старая дура. Как подмывало, со смехом распатякивала ему, где нашелся кошелек пропавший. Беду почуяла, когда он сказал: “Я проститься пришел, Анастасия Ивановна”. — “Как проститься, ты уезжаешь?”. — “Да, уезжаю”. — “Надолго, Алеша?”. — “Надолго, Анастасия Ивановна”. Вдруг встал, обнял меня и три раза поцеловал. И ушел. Надолго ушел. Насовсем…

* * *

…И все-таки в Алексее Тимофеевиче Прасолове что-то было от летчика. Было! “Твой прах не здесь, а в солнечной степи…”. Это и о нем.

* * *

А теперь о встрече А. Т. Прасолова с А. Т. Твардовским (с его слов).

Редактор “Коммуны” дал мне телефоны и денег на поездку в Москву. Приехал я. Рано утром звоню. Твардовский сразу откликнулся. Говорю, я такой-то, из Воронежа.

— Стихи?

— Да.

— А сколько вы сегодня выпили?

— Один стакан.

— Больше не пейте. В 11 приезжайте в редакцию “Нового мира”.

— Хорошо.

Ну, я подъехал чуть раньше. Поднялся. Секретарша спрашивает:

— Вы Прасолов?

— Он самый.

— Александр Трифонович вас ждут. Заходите.

Ну, представляешь, открываю я большую дверь и со своим баульчиком с бессмертными творениями по ковру двигаюсь к нему. Он встал, подал руку. Указал на кресло перед столом:

— Присаживайтесь.

Плюхнулся я в это кресло. Он курит. Спрашиваю:

— А мне закурить можно?

— Курите. Стихи у вас отпечатаны?

— Да.

— Давайте сюда.

Вывалил я ему из баульчика все на стол, а сам опять — в кресло, перед которым пепельница вторая есть. Он стал читать, а мне говорит:

— Вы пока о себе расскажите.

— Да что рассказывать? Только что из тюрьмы вышел.

— А за что сидели?

— У редактора пальто спер.

Он глянул на свой плащ, висевший тут же, в кабинете, ничего не сказал, стал читать мои стихи внимательней. Но читает быстро. Прочитанные листы кладет в две стопы, налево — направо. Попутно все вопросы задает.

— А на что тебе сдалось то пальто?

— Да это, знаете, ну как бы хворь у меня такая: по пьянке норовлю надеть чужое, а свое бросить. Утром не знаю, чье пальто. С тем редактором в районе жили на “ножах”. Он с вечера шум поднял, милиция — ко мне. Ну и упрятали на полтора года.

Наконец дочитал он рукопись. Одну стопу (большую) подвинул мне:

— Заберите. А это будем печатать.

Я чуть из кресла не вывалился. Представляешь, сразу — “будем печатать”! Я думал, сейчас разбор построчный делать станет… Встал он, говорит:

— Жена есть?

— Есть.

— И дети?

— Один ребенок.

— Деньги нужны?

— А кому они не нужны?

— Но ты же их пропьешь?

— Конечно.

— Ну, вот что. Давай адрес жены.

Я назвал, он записал. Нажал кнопку, появилась секретарша. Назвал он мою фамилию и что-то на пальцах показал. Она кивнула, ушла. Он говорит:

— Сейчас тебе денег дадут. В конверте. Распишешься и езжай домой.

Ну, я смахнул свои стихи в баульчик, стою.

— Спасибо, Александр Трифонович.

— Пока не за что. Вот эти десять стихотворений дадим подборкой месяца… через три. Да! Ты же где-то в райгазете работаешь, ну-ка, давай этот адрес.

Я назвал, он записал.

— Ну, — говорит, — будь здоров.

Пожал руку, и я пошел. А у двери остановился. Повернулся к нему лицом. Он говорит:

— Чего тебе еще?

— Выпить бы с вами, Александр Трифонович.

— Я только что из этого состояния вышел.

— А когда войдете?

Он улыбнулся.

— В какой гостинице остановился?

Я назвал.

— Наверно, самый дешевый номер?

— Конечно.

— Ну, вот что. Возьми номер обязательно с телефоном. Деньги тебя ждут. Купишь водки. Вина не надо. В 17 я подъеду. Жди у входа.

И я удалился. В гостинице сразу зашел в кабинет директора. Говорю:

— Я из Воронежа, поэт Прасолов.