Наш Современник, 2007 № 02

Спасенный от тихого умиранья или от столь же тихого прозябания в безвестности и в течение десятилетий возглавляемый им Международный фонд славянской письменности и культуры стал по сути прямым продолжением — в новых исторических условиях — аксаковского Славянского благотворительного комитета. Как в свое время царское правительство Ивана Сергеевича Аксакова боялось больше, чем нигилистов и революционеров, так и к Вячеславу Михайловичу Клыкову как к художнику и как к президенту Международного фонда славянской письменности и культуры, мягко скажем, одинаково подозрительно относилась и советская, и отрицающая советскую нынешняя либеральная власть. Но ведь, признавая его исключительную честность и преданность России, недопонимали или даже не принимали его и многие истинные патриоты России и даже единомышленники, считая его человеком крайних взглядов и непредсказуемых бескомпромиссных и порой даже опасных поступков.

Умер великий боец за славянское единство; другое дело, что оно, может, в принципе невозможно. Клыков, глубоко переживая, понимал это, тем не менее делал все возможное для духовного единения славян, хотя с горечью осознавал, что братья-славяне вспоминают о России, в том числе и о нем, Клыкове, как в свое время вспоминали об Иване Аксакове — только когда их начинает смертельно припекать на сковородке истории, в более благополучные времена они даже начинают подозревать Россию в том, что она, протягивающая свои спасительные объятья, хочет чуть ли не закабалить несчастных братьев-славян. У Ивана Аксакова в свое время разорвалось сердце от чувства этой неблагодарности, от безнадежности соединить славян перед грядущими бедами, которые он явственно видел (по приезде его в Сербию многие сербские общественные деятели и писатели попросту прятались от него, а сопровождавший его писатель Яков Ягнятович ему в глаза скажет: “В жестких объятьях России у маленькой Сербии могут сломаться ребра, поэтому пусть Россия оставит Сербию, чтобы она на основе своего права росла и укреплялась, и это была бы самая благородная миссия России…”). Вячеслав Клыков не менее Ивана Аксакова страдал от вечного межславянского раздрая, он глубоко переживал трагедию Югославии, как мог противостоял этому, прежде всего пытаясь помирить между собой одинаково любящих и одинаково мыслящих, но подозревающих друг друга чуть ли не в предательстве сербских патриотов: в самое страшное для Сербии время они не нашли ничего лучшего, как выяснять между собой отношения. Может, как раз эта безнадежность и спровоцировала смертельную болезнь Клыкова, и не ускорило ли смерть отделение от Сербии Черногории, при том, что черногорцы отличаются от сербов еще меньше, чем курские мужики от орловских?

Именно в Черногорию была наша с ним последняя поездка. В надежде, что разделения не произойдет, он подарил один из последних своих памятников — Савве Сербскому — Белграду, а второй — Покрову Богородицы — городу Никшичу в Черногории.

Для истинных сербских патриотов смерть Клыкова была таким же ударом, как смерть за год до него близкого ему по духу замечательного сербского художника, выдающегося философа и геополитика, идеолога сербского Сопротивления Драгоша Калаича, испившего до конца горечь кровавой гибели Югославии. Он, одним из первых раскрывший миллионам людей не только в Сербии, но и за ее пределами, и прежде всего в России, суть грядущего нового мирового порядка и сатанинской глобализации, видел единственную возможность спасения славянских народов в их духовном единении и перед лицом грядущей всеобщей опасности призывал их к этому, хотя, как и Клыков, понимал его невозможность. Эта невозможность и надломила его.

Теперь у меня на столе рядом с траурной фотографией Драгоша Калаича (глаза словно раны) — траурная фотография Вячеслава Михайловича Клыкова.

Вячеслав Михайлович Клыков принадлежал к той, к сожалению, редкой русской интеллигенции, которая, несмотря ни на что, строит Веру, строит Надежду, строит Любовь, которая пытается возвратить родной народ на истинные пути, чтобы он снова стал русским. И потому, будучи президентом Международного фонда славянской письменности и культуры, он делал огромное дело по возрождению в народе национального державного самосознания, а как скульптор ставил на Руси — и за пределами ее — памятники, чтобы русский человек шел от одного к другому, и вспоминал о прошлом, и задумывался о будущем величии России.