Наш Современник, 2009 № 03

— Каюсь, сапожник без сапог. Как сказано о фарисеях: поступайте по словам их, а не по делам их. Не все, Паша, вмещают Слово Божие, но кому дано…

— Ясно, что дело темно… Вот почему я сомневаюсь в вашем брате, богомольце, вчерашнем комсомольце. Одной лапой крест кладут, другой под себя гребут. И юбку не пропустят… Раньше в партию лезли, а теперь в церковь гужом прут — выгодно. Батюшки на таких джипах рассекают — ну прямо крутизна! А на какие шиши живут?! Дураки навроде тебя несут… Видал я их в гробу, таких батюшек.

— Не все батюшки такие, есть и хорошие.

— А хорошие — в хороших гробах.

— Обозлился ты, Паша, в армии. Вот тебе-то к батюшке и надо, чтоб на душе полегчало. Баня, говорят, тело правит, а церковь — душу. А таких батюшек, которых ты матюгаешь, их, может, раз-два и обчелся. Да батюшки могут быть какие угодно, но Бог-то не умалится от этого… И женок-то мы зря костерили — они, поди, ближе к Богу, чем мы, мужики, сколь они настрадались от нас, кобелишек. Одно счастье — дождь и ненастье…

— Да, Ваня, одна холера, что мужики, что бабы. Коль уж сбились с пути…

Павел, кряхтя и потирая поясницу, поднялся, разживил костерок, подкинув багрового лиственничного смолья, плотнее сдвинув кедровые сухостоины, уложенные в кострище веером, — таежной надьей; трескучие искры посыпались в ночные небеса, потом заиграло пламя, обнимая желтоватую древесную плоть.

Привалившись поближе к огню, Павел задремал. Из черных кедровых вершин взошла багровая луна, и привиделось Ивану: из темно-синего неба, усеянного звездным житом, народился лик Царя Небесного; милостиво и горько взирал Спас на стареющего служаку, а тот, сомлев в сухом жару от пылающих сухостойных лиственей, так бурливо, с присвистом и горловым клекотом захрапел, мертвый пробудится; при этом еще и бормотал спросонья то армейское: "Не стой у командира спереди — саданет, у коня сзади — лягнет", а то клялся в любви до гроба… а кому, Иван не разобрал. Прихватив котелок, поволочился к реке, переваливаясь через сырые замшелые валежины, заплетаясь в чушачьем багульнике, падая и плача о пропащей судьбе.

С горечью глядел Царь Небесный на грешного мужика, но вроде еще не начертав смоляной крест на его душе, ибо праздник в небесах, когда грешник плачет. И вдруг… рече Спас Милостивый с белесых лунных небес: "Доколе гнить будешь во гноилище греха, в узилище порока? Доколе будешь беса тешить?… " Упав на колени перед рекой, омыв лицо в студеных струях, истово перекрестился на призрачно-голубые в ночи, снежные гольцы, с востока подпирающие небо, взмолился Царю Небесному…

Горная река, слетая с отрогов Саянского хребта, гудела в омутах, серебристо и синевато сверкала на перекатах и, говорливая, страстно ликовала, неутешно плакала в призрачно-белой ночи, утробно бурчала, старчески ворчала, и вроде нет-нет да и явственно в говоре и плаче реки слышались ру-сальи голоса.

ВАЛЕНТИН СОЛОУХИН

КОГДА ПОД ОКНАМИ ТУМАНЫ…

* * *

Когда под окнами туманы, Как белый плат, колышутся, Уходят в прошлое Иваны — Там им полегче дышится.

Там во широком поле кони. Леса стоят под небеса, Судьба у каждого в ладони, А враг, как враг — глаза в глаза.

Когда под окнами туманы, Как белый плат, колышутся, О прошлом думают Иваны — Последний бой им слышится.

* * *

Ушёл из дома от герани К далёким берегам Оки. Стою на круче. В дымной рани Светлеет поворот реки.

СОЛОУХИН Валентин Алексеевич — поэт и прозаик. Автор многих книг. До начала перестройки жил и работал в Москве. В последние годы живёт на своей малой родине в Орловской области. Член Союза писателей России

Я помню дом за поворотом, Его, я знаю,

нынче нет: Там вышла груша за ворота, Она хранит наш юный след. Хранит, как тайны, наши встречи, Свидетельница всех разлук. Она хранит и помнит речи Твоих завистливых подруг.

* * *

Сотня вёрст не преграда, коль надо. Я проснулся.

Заря ещё спит. За туманцем белёсой лампадой Вдалеке тонкий месяц висит. Я тропу вижу в том направленье, Где сияет за окнами свет. В тишине на колхозном правлении Говорят,