Наш знакомый герой

— Он  м о г  написать этот роман при жизни, вот что. Все, что нам казалось неловкостью и корявостью, — прием, стиль. Я дала рассказы Семенову, он перечитал и рвет на себе волосы. Гусаров ругается. Гриша, вся надежда на тебя. Ищи, кто спер роман. Ищи, Гриша!

— Я рад, что ты позвонила, — наконец смог вставить Сурков.

— При чем тут я! Я дура, дура, дура!

Сурков повесил трубку. В ухе все еще было щекотно от Женькиных воплей. Легко сказать: ищи! Да что я ей, Мухтар, что ли?

II. ЖИВАЯ КОШКА

Горчакова сидела на кухне и печально чистила грибы. Трупики грибов, которые были так прекрасны живыми, в лесу. Вот и еще одно лето кончается. Солнышка урвать не удалось, хоть оно светит вроде бы всем. Зато удалось урвать неделю в Карелии. У Сережи, Кириного мужа, там турбаза от производства. Грибов и ягод Горчакова набрала больше всех, еле до дому дотащилась. Звали остаться еще хоть на недельку. Нельзя. Альгис то звонит, то засыпает телеграммами: когда начнете работать на меня? Это ей льстило. Да нет, не то. Ради такой нужды в тебе — стоило жить. Всю неделю в лесу она не просто собирала грибы. Она думала: что и как. Ей хотелось поразить Альгиса и услышать от него комплименты, похожие на оскорбления.

Сережа ткнул Горчакову к себе на турбазу недаром. Объявился там, видите ли, какой-то сравнительно молодой и красивый (некрасивых Горчакова не любила) вдовец. Сережа хотел как лучше. Горчакова честно поговорила со вдовцом минут пятнадцать. Больше за всю неделю она для него времени не нашла. Вдовец был мил и слишком хорош для нее. Так и просился под каблук. За пятнадцать минут продвинулся чуть ли не до предложения руки и сердца. Но Горчакова знала, что она лично тут ни при чем. При чем ее профессия. Раньше она не верила, когда старуха Браунинг говорила, что женский слабый пол не спасает ее от зависти к ее профессии. И мужчины, если клюют, то поэтому. Кроме Данилы. Впрочем, может быть, Альгис сумел бы не позавидовать, поскольку он своей профессией тоже доволен.

И хоть бы завидовали тому, чему надо. Вот этой напряженной работе мысли, тысячам чувств и ситуаций, которые без литературы так бы и не пережил, этим приключениям, которые случаются будто с тобой, и, наконец, этому чувству призванности, которое хоть редко, но посещает тебя, окрыляет…

А завидуют общественному статусу. За тобой предполагается машина, дача, власть, загранпоездки… Да, власть есть. Только не такая, как они все думают. Ну, два раза хватило денег на загранпоездки.

Позавидуйте мне сейчас, идиоты! Когда я чищу грибы и думаю! Когда на душе у меня высоко и несуетно, когда мне даже наплевать, что в квартире беспорядок и вообще не плачено уже два месяца: договор провалялся где-то в издательстве и вот только что подписан. До денег далеко, а тут осень. У Ксеньки нет пальто, у меня нет даже колготок. Ничего, обойдемся брюками. Но мне на это наплевать, наплевать, слышите? Я думаю, я нашла поворот…

Грибы надоели. Ткнулась в «Литературку», чтобы отвлечься. Голова работала хорошо, сейчас бы еще найти хорошую статью — и это бы тоже помогло. Когда голова в порядке — помогает все.

Вместо хорошей статьи нашла безобразную. Вернее, целых две. Обе касались Гусарова и его нового, только что напечатанного в журнале романа. Роман Горчакова знала хорошо. Поэтому удивилась: а о Гусарове ли речь? В одной из статей даже имена героев были перепутаны. Посмотрела на подпись. Фамилия знакомая. Нет, не критик знакомый, а фамилия. Заподозрила, что автор — чья-то дочка или невестка. Литературная династия. Поразвели Дюма-отцов и Дюма-дочек. Дочка (невестка) обвиняла Гусарова в лакировке действительности. Дочки, выросшие на английских школах и пористом шоколаде, до того зажрались, что им всегда не хватает кусочка дерьма. Они любят кондовую литературу, чтоб трещали челюсти, черепа, огурцы и откусывались горлышки у поллитровок. Такую литературу старуха Браунинг называла похмельной прозой и брезгливо морщила нос. «Достоевский для бедных», — говорила она.

Вторая статья была подписана не столько известным, сколько одиозным критиком. Тот, наоборот, нашел, что роман Гусарова — неприкрытая чернуха. Его шокировали некоторые слова, и он куражился над ними во всю мощь своего критического таланта. (Все бы это было ничего, если б не знать, что в быту этот человек говорит преимущественно цитатами из анекдотов и матом).

Критика поражала Горчакову тем, что литературное произведение читалось почему-то между строк, в подтексте, прямой же текст почему-то отвергался. Большинство средних, не маститых писателей огромной удачей считали для себя то, что критика их вообще не трогает. Не войти ни в какую обойму — это же счастье. Правда, тогда не для тебя семинары в Пицундах и Дубултах. Но и черт с ними, с семинарами. Время дороже. Как же помочь Гусарову? Придется самой написать статью. А где печатать? Ладно, Семенов что-нибудь придумает. И даже, кажется, есть начало: «Критик С. начинает свою статью о новом романе Гусарова с фразы: «…читается с большим интересом, но это и заставляет нас насторожиться». Почему же «но»?»