Наша первая революция

Но если партия уклонялась от сражения в октябре и ноябре, руководясь сознанием необходимости организационной подготовки, то в декабре это соображение совершенно отпадало. Не потому, разумеется, что подготовка была уже налицо, а потому, что правительство, у которого тоже не было выбора, начало борьбу именно с разрушения всех созданных в октябре и ноябре революционных организаций. Если бы при этих условиях партия решила уклониться от сражения, если бы она могла даже увести с открытой арены революционные массы, она этим только пошла бы навстречу восстанию при еще менее благоприятных условиях: при полном отсутствии прессы и широких организаций и при неизбежной деморализации, вызванной отступлением.

"...В революции, как и в войне, - говорит Маркс*, - безусловно необходимо в решительный момент все ставить на карту, как бы ни складывались шансы борьбы. История не знает ни одной успешной революции, которая не свидетельствовала бы о правильности этого положения... Поражение после упорной борьбы - факт не менее революционного значения, чем легко вырванная победа... Во всякой борьбе совершенно неизбежно, что тот, кто поднимает перчатку, подвергается опасности быть побежденным; но разве это основание, для того чтобы с самого начала объявить себя разбитым и подчиниться, не извлекая меча? /* В действительности - Энгельс, написавший эту работу вместо Маркса./

"Всякий, кто в революции командует решительной позицией и сдает ее, вместо того чтобы заставить врага отважиться на приступ, заслуживает того, чтобы к нему относились как к изменнику" (Карл Маркс, "Революция и контр-революция в Германии").

В своем известном "Введении" к марксовой "Борьбе классов во Франции" Энгельс допустил возможность больших недоразумений, когда противопоставлял военно-техническим трудностям восстания (быстрое передвижение солдат по железным дорогам, разрушительная сила современной артиллерии, широкие улицы нынешних городов) новые возможности победы, вырастающие из эволюции классового состава армии. С одной стороны, Энгельс очень односторонне оценил значение новейшей техники во время революционных восстаний; с другой - он не счел нужным или удобным разъяснять, что эволюция классового состава армии может быть политически учтена только посредством "очной ставки" народа и войска.

Два слова об обеих сторонах вопроса. Децентрализованный характер революции делает необходимым постоянное передвижение военных сил. Энгельс говорит, что благодаря железным дорогам гарнизоны могут быть более чем удвоены в 24 часа. Но он упускает из виду, что действительно массовое восстание неизбежно предполагает железнодорожную забастовку. Прежде чем правительство получит возможность заняться передвижением военных сил, ему приходится - в жестокой борьбе с бастующим персоналом - овладеть железнодорожной линией, ее подвижным составом, организовать движение, восстановить взорванные мосты и разрушенные рельсовые пути. Для всего этого недостаточно самых лучших винтовок и самых острых штыков; и опыт русской революции говорит, что минимальнейший успех в этом направлении требует несравненно больше, чем 24 часа. Далее. Прежде чем приступить к передвижению военных сил, правительство должно быть осведомлено о положении дел в стране. Телеграф ускоряет правительственную информацию еще в большей мере, чем железная дорога - дислокацию. Но, опять-таки, восстание и предполагает почтово-телеграфную забастовку и порождает ее. Если оно неспособно привлечь на свою сторону почтово-телеграфный персонал, - факт, свидетельствующий о слабости революционного движения! - у него остается еще возможность повалить столбы и оборвать провода. Хотя при этом оказываются в ущербе обе стороны, но революция, главная сила которой отнюдь не в автоматически действующей организации, теряет несравненно меньше. И телеграф и железная дорога - бесспорно, могущественные орудия современного централистического государства. Но это - орудия обоюдоострые. И если существование общества и государства вообще зависит от непрерывности пролетарского труда, то в железнодорожном и почтово-телеграфном деле эта зависимость приобретает наиболее концентрированный характер. Лишь только рельсы и проволока отказываются служить, правительственный аппарат дробится на части, между которыми не оказывается никаких, даже самых примитивных средств сообщения и передвижения. При этих условиях дела могут зайти очень далеко, прежде чем властям удастся "удвоить" местный гарнизон.