Наша первая революция

"Обострившееся недовольство, не находящее выхода, - писали мы по поводу земского съезда и ноябрьских банкетов 1904 г., - обескураженное неизбежным неуспехом легальной земской кампании, опирающейся на бесплотное "общественное мнение", без традиций революционной борьбы в прошлом, без ясных перспектив в будущем, - это общественное недовольство может вылиться в отчаянный пароксизм террора, при полной сочувственного бессилия пассивности демократической интеллигенции, при двусмысленной поддержке задыхающихся от платонического энтузиазма либералов" (стр. 45). Выход из этого положения, утверждали мы, может создать только революционный пролетариат. Mutatis mutandis этот анализ и этот прогноз приходится повторить по отношению к настоящему моменту...

Заключительная часть названной брошюры останавливается на задачах, выдвинутых январскими событиями в Петербурге. Читатель сам увидит, что из сказанного нами по этому поводу устарело. Мы же хотим здесь мимоходом сказать лишь несколько слов об одной из самых странных исторических фигур, о Георгии Гапоне, так неожиданно поднявшемся на гребне январских событий.

Либеральное общество долго верило, что в личности Гапона скрывалась вся тайна 9 января. Его противопоставляли социал-демократии, как политического вождя, который знает секрет обладания массой. Новое выступление пролетариата связывали с личностью Гапона. Мы не разделяли этих ожиданий. "Второму Гапону нет места, - писали мы, - ибо то, что теперь нужно, это не иллюзии, а ясное революционное сознание, отчетливый план действий, гибкая революционная организация" (стр. 64). Такой организацией явился впоследствии Совет Рабочих Депутатов.

Но если мы отводили политической роли Гапона совершенно подчиненное место, то мы, несомненно, переоценивали его личность. В ореоле пастырского гнева с пасторскими проклятиями на устах он представлялся издали фигурой почти библейского стиля. Казалось, могучие революционные страсти проснулись в груди молодого священника петербургской пересыльной тюрьмы. И что же? Когда догорели огни, Гапон предстал перед всеми полным политическим и нравственным ничтожеством.

Его позирование перед социалистической Европой, его беспощадно "революционные" писания из-за границы, наивные и грубые, его приезд в Россию, конспиративное сношение с правительством, сребренники гр. Витте, претенциозные и нелепые беседы с сотрудниками консервативных газет, шумливость и хвастливость - все это окончательно убило представление о Гапоне 9 января. Нам невольно вспоминаются проницательные слова Виктора Адлера*75, вождя австрийской социал-демократии, который после получения первой телеграммы о прибытии Гапона заграницу сказал: "Жаль... для его исторической памяти было бы лучше, если бы он так же таинственно исчез, как появился. Осталось бы красивое романтическое предание о священнике, который открыл шлюзы русской революции... Есть люди, - прибавил он с той тонкой иронией, которая так характерна для этого замечательного человека, - есть люди, которых лучше иметь мучениками, чем товарищами по партии"...*. /* Настоящий отрывок взят нами из предисловия Л. Д. Троцкого к его книге "Наша революция", вышедшей в 1906 г. (Ред.)/

КАПИТАЛ В ОППОЗИЦИИ

I. Капитал и либеральная программа

Тяжелым ударом для правительственной реакции был тот факт, что промышленная, торговая и финансовая буржуазия высказалась за конституцию. Биржевые общества, промышленные съезды, так называемые "совещательные конторы" и прочие организации капитала вотировали недоверие самодержавно-полицейской государственности и заговорили языком европейского либерализма. Городской купец показал, что в деле оппозиции не уступит "просвещенному помещику". Думы не только присоединялись к земствам, но подчас становились впереди их; подлинно-купеческая московская дума выдвинулась в передний ряд.

Озадаченная реакционная пресса на первых порах попыталась представить этот неожиданный факт купеческой причудой, своего рода разбитием стекол в государственном заведении отечественной самобытности. Предполагалось, что купец, успокоившись, снова войдет в прежнюю колею. Но купец не успокаивался. Суворин*76 укоризненно писал: "и ты, Брут!?"*77 и с сокрушением вспоминал крылатое слово Пушкина: "все изменилося под нашим Зодиаком"...

- "А кто тебе, козлиная борода, сплутовать помог?" - обращается реакция к купцу со старой укоризной городничего. - На кого ты руку подымаешь? - Но, к счастью или к несчастью, в политике еще скорее, чем в частном обиходе, старая хлеб-соль забывается. Политические отношения никогда не определяются чувствами благодарности. Классовый интерес является здесь единственным господином положения. И само "Новое Время" в своем реакционном стремлении скомпрометировать либерального купца сделало попытку нащупать классовый нерв в его либерализме.