Наша счастливая треклятая жизнь

Однажды ночью я встала в люльке, позвала маму и показала ей на потолок: «Там на меня кошка смотрит!» Мама включила свет, и сразу все пропало. Никакой кошки! Выключили свет, мама ушла в другую комнату, а я опять вижу на потолке окно в небо, и в этом окне — кошка! Сидит и смотрит на меня! Я знаю, что нельзя звать маму, мама спит, но кошка меня стережет. «Мама!» Приходит мама, мы не включаем свет, я показываю ей кошку, но мама ее не видит!!! Она берет меня на руки, и мы идем спать в ее постель. «Мама плохо видит», — думаю я.

Днем, когда маме нужно было идти на работу, она меня укладывала спать. Давала в постель моего маленького любимого серого мишку Миньку и обещала: «Когда ты проснешься, я уже буду дома». Я понимала: мамы дома нет — нужно спать. Иногда я просыпалась раньше и, обнаружив отсутствие мамы, бубнила себе под нос: «Мамы дома нет — нужно спать». А мама, когда приходила, сразу щупала мои штаны и весело спрашивала: «Сухо?» И хохотала: «По самое ухо!» Я не понимала, почему ей смешно, но улыбалась, чтоб ей было хорошо.

Когда я немного подросла, я ей рассказывала сказку про Пыха. Она брала меня к себе в постель, и мы с ней лежали обнявшись. Я смотрела на ковер, который висел над маминой кроватью, и шептала ей в подмышку: «Бабка с дедом тянут репку, и вдруг кто-то: „Пых-пых-пых“. Они испугались, побежали, а это был Пых, который им помогал репку тянуть! Они вытянули репку и положили ее в чубуночек…» «Куда?» — спрашивает мама, сдерживая смех. «В чубуночек», — говорю я и думаю: чего ж тут смешного? А она опять: «Как Пых делает? Я забыла». «Пых-пых-пых!» — стараюсь я изо всех сил. «У тебя очень хорошо получается, я, как ты, не могу, вернее, не могу, как Пых». «Бедная, — думаю я, — не умеешь таких простых вещей!» Я учу ее, стараюсь, а рисунок на ковре начинает расплываться, появляются откуда-то собаки, причудливые звери, леса, и мы с мамой засыпаем счастливые, что мы есть друг у друга.

Прохожу Шереметьевский дворец. Храм отреставрировали, и он теперь такой умытый, такой ясный. Десять лет назад от него пахло несвежим старичком, а теперь блестит, как елочная игрушка. Тогда здесь отпевали Сашу, Катькиного отца. Саша умер в сорок лет. Мой отец — в тридцать семь. Мне не было двух, когда он повесился, Нанке — пяти. Давай, расскажи мне про него. Я опять хочу говорить о нем!

И Надя в сотый раз рассказывает мне то, что помнит и чего не могу знать и помнить я.

Смерть папы

^{Рассказ Нанки}

Я уже спала. Папа разбудил меня — сел на край моей кроватки в трусах и майке и шепотом попросил: «Надя, обещай мне слушаться маму и любить Сашульку. Обещай». Я пообещала. Он поцеловал меня, и я его тоже поцеловала. В лоб. А он сказал, улыбаясь, что в лоб я его буду целовать, когда он будет лежать в гробу, а сейчас — в щеку. Я поцеловала еще раз, в щеку. Он укрыл меня, и я заснула.

Проснулась от криков. На кухне горел свет, и было много народу. Я протиснулась между взрослыми. На диване лежал папа в трусах и майке. Сначала я подумала, что его целуют, но потом поняла, что ему дуют в рот. Его поворачивали, трогали за лицо. Мама сильно кричала и бросалась к папе, ее удерживали. У меня не было никаких эмоций. Просто хотелось спать, а мне мешали. Я подошла к своей кровати, вынула из-под нее горшок, села на него и, пока сидела, смотрела в освещенную кухню. Представь: в комнате темно, я на горшке, из кухни — дорожка света через всю комнату прямо ко мне. Как в кино. Интересно можно было бы снять это… Тебя не помню. Ты, наверное, не проснулась.

Похороны

^{Рассказ Нанки}

Я была в детском саду, когда за мной пришел дядя Валя. Наверное, меня отвели в сад, чтобы я меньше видела маму, а может, меня на «круглосутку» оставили. Наверное, это был уже третий день после смерти папы. На третий ведь хоронят? Помню, со стороны воспитателей и нянечек было какое-то повышенное внимание ко мне. Что бы я ни делала, я чувствовала их взгляды на себе, какую-то доброту непривычную. Когда пришел дядя Валя, я очень обрадовалась ему. Мы обнялись, поцеловались, но я почувствовала его скованность, а в дверях на нас смотрели нянечки и всхлипывали. Мне стало неудобно, неуютно, я опустила глаза вниз и как будто впервые увидела свои ботинки: синие такие ботиночки с облупленными, почти белыми носами. И так мне себя жалко стало, так жалко… Стою перед дядей Валей, он большой такой, а я маленькая, и эти белые сиротские носы…