Наша счастливая треклятая жизнь

Библиотеки были скудными, достать современную литературу было сложно. Брали у друзей, знакомых, читали «в очередь». Бывало так, что книгу давали на один-два дня или вообще на ночь. В хорошем темпе мы прочитывали вслух Аксенова, Солженицына, из зарубежных авторов — Ремарка, Доктороу, Гессе и многих других. Одна лежит в ванне, другая читает, по такому же принципу — читали и одновременно стирали, мыли посуду, готовили еду. Так друг за другом и ходили, читали вслух не переставая. И мама, всю жизнь не выпускавшая из рук книги и потерявшая на этом зрение, бывала иногда недовольна тем, что мы сутки напролет читаем: «Ну, что вы вцепились в эту книгу? Посмотрите вокруг! Жизнь интересней любой книги».

Дом Книги в Новосибирске, в котором мы с Нанкой так часто и с удовольствием бывали в поисках новинок, стоит на Красном проспекте. Когда мы только переехали, посередине Красного проспекта во всю его длину шли бульвары, весной благоухавшие сиренью, ранетками, черемухой. В мае Красный проспект становился совсем белым. Это было одно из самых красивых мест Новосибирска. Позже, когда строили метро, всю эту красоту снесли. Теперь, живя в Москве на проспекте Мира и вспоминая Красный без бульваров, я ловлю себя на мысли, что эти улицы похожи — шириной, сталинской архитектурой. Что-то есть созвучное в них…

Счастье

Недалеко от Красного проспекта в двухэтажном старинном деревянном особняке около цирка, на котором долго красовалась афиша Ирины Бугримовой в обнимку с растрепанными львами, находилось Надино старое музыкальное училище (потом выстроили новое здание). Когда усадьба наполнялась всевозможными музыкальными звуками, казалось, стены ветхого дома не выдержат и развалятся как карточный домик. Народ учился веселый. Зимой на улице около туалета будущие музыканты мужского пола струей мочи выписывали на снегу скрипичные и басовые ключи.

После переезда в Новосибирск мы с Нанкой почти не разлучались. Любое свободное время мы старались провести вместе. Через весь город я ехала к ней в училище, а позже — в «консу». И мы гуляли, говорили, взрослели. Нам было все равно, что делать, лишь бы вдвоем.

Находившись по городу до одури, мы заходили в стоячую пирожковую напротив Дома офицеров, около ЗАГСа. Каких только пирожков там не было! Жареные, печеные, со всевозможными начинками! Бульон с яйцом! Мечта, а не пирожковая!

Учась уже в консерватории, Надя, как и многие студенты, оставалась иногда заниматься там ночью. Называлось это «уйти в ночное». Я ходила с ней, так было веселее. Вахтеры меня любили и давали ключи от лучших классов. Пока Нанка занималась, я читала. Дома мы даже некоторые ее задания делали вместе. Она не успевала сдавать конспекты по всяким марксистско-ленинским философиям, и я, тихонечко ругаясь, переписывала коммунистическую галиматью, отмеченную Надиным карандашом, ей в тетрадку. А она в это время сидела, задачки по гармонии решала. Мама, то и дело просыпаясь, гнала нас в постель. Мы врали ей, что еще не так поздно, мы успеем выспаться, она верила и снова засыпала.

Как вернуть то время? Ведь это и было счастье, только мы тогда этого не знали.

Болезнь мамы

Мама часто простужалась. Может быть, потому, что во время войны перенесла туберкулез. Об этом она узнала случайно, уже в мирное время: надо было устраиваться на работу и проходить медкомиссию, и тогда в ее легких обнаружили заизвестковавшиеся каверны.