Наша вина

Я почувствовала его твердую руку под своей, и, казалось, нас обоих пронзил электрический ток. Я подняла взгляд и увидела, как он на мгновение закрыл глаза. После этого мы не могли долго останавливаться, чтобы проанализировать свои чувства, потому что Эми заставляла нас приходить и уходить примерно десять раз, она требовала, чтобы мы шли строем, начиная все с правой ноги, не слишком медленно и не слишком быстро… Труднее всего было поймать ритм маленькому Джереми, который, когда мы повторили парад в третий раз, решил, что ему скучно этим заниматься и что он хочет пойти поиграть.

Мне было очень плохо, Николас даже не смотрел на меня; более того, он вел себя так, как будто меня вообще не существовало, что напрягало меня до такой степени, что у меня даже рука спала. Остальные вместо этого смеялись, болтали и дурачились, когда Эми не смотрела.

Наконец наступила ночь, и мы больше не могли продолжать репетиции.

Эми была не очень убеждена но, по крайней мере, Дженне и Лиону было совершенно ясно, каков план и что они должны делать в каждый момент.

Джереми уже давно попал в объятия Морфея, поэтому мирно спал на заднем сиденье машины, так что мы с Николасом остались практически одни.

Сначала воцарилась тишина, так как он даже не потрудился включить радио.

Дорога была прямой, а небо таким же черным, как и мои мысли.

Находясь там вместе, в таком маленьком пространстве и с таким количеством чувств, я чувствовала, что задыхаюсь, я не могла вынести его безразличия, мне нужно было, чтобы он знал, что я все еще чувствую, мне было все равно, что он больше не может меня видеть, мне было все равно, что его любовь ко мне превратилась во что-то настолько уродливое; мне нужно было что-то сделать.

—Ник. . — сказала я, глядя вперед.

Я знала, что он услышал меня, хотя мой голос был очень тихим шепотом.

— Я все еще люблю тебя.

— Заткнись, Ноа, — приказал он мне, выпуская воздух сквозь зубы.

Я повернулась с сердцем в кулаке. Он продолжал смотреть прямо перед собой, его челюсть была так напряжена, что заставляла меня бояться того, что он может сказать дальше, но я не позволила себе смягчиться, мне нужно было сказать ему.

—Я все еще люблю тебя, Николас. .

— Я сказал, заткнись, — прошипел он, поворачиваясь ко мне и обрушивая на меня весь гнев своего взгляда. —Ты думаешь, меня волнует, что ты чувствуешь ко мне? — продолжал он совершенно не в себе. —Твои слова ничего не стоят, так что ты можешь поберечь их. Завтра мы проведем эту чертову церемонию, и тогда нам больше не придется видеться.

Я была идиоткой. Что, по вашему мнению, должно было произойти? Что он собирался сказать мне, что он чувствовал то же самое?

Я заметила, как по моей щеке скатилась слеза, и быстро смахнула ее, но к ней, почти сразу же добавились еще одна и еще.

Он больше не хотел меня, Николас больше не хотел меня; более того, он хотел, чтобы я полностью ушла из его жизни, ему было все равно, через что мы прошли, ему было все равно, сколько раз он клялся любить меня превыше всего, он только что очень ясно дал мне понять, что с нами покончено навсегда.

Я знаю, мы были в разлуке десять месяцев, но за эти месяцы мы не виделись, не разговаривали, и часть меня отказывалась думать, что с нашим делом покончено, часть меня хотела увидеть его снова, чтобы обнаружить, что он все еще любит меня так же сильно, как я его.

И как я ошибалась. .

Во время репетиционного ужина я ни с кем не разговаривала. Я села рядом с Лукой, и он взял на себя ответственность говорить за нас обоих. Как только у меня появилась возможность, я убежала в свою комнату и, наконец, заплакала, упав на подушки, я плакала, пока не заснула, и мой разум сыграл со мной злую шутку, потому что я не могла не помнить каждый момент, каждую ласку, каждое сказанное слово, а также каждую допущенную ошибку.

Мне было так больно от его расстояния, что мне казалось, что мое сердце истекает кровью, как будто каждая слеза, упавшая на подушку, была каплей крови, исходящей прямо из моего сердца.

На следующее утро я была измотана, и хуже всего было то, что это был день свадьбы, день, когда моя улыбка должна была быть великолепной, когда я должна была показать свое лучшее лицо, я должна была стать лучшей крестной матерью в истории, и, кроме того, я должна была продержаться и продержаться до конца ночи. Что-то заставило совершить почти невозможный подвиг.

Я умылась холодной водой и посмотрела в зеркало. При этом я осознала, как сильно я изменилась за все эти месяцы. Мой взгляд, да, мой взгляд был другим, это был безжизненный взгляд, грустный взгляд.