Наше послевоенное (СИ)

Мой очень громкий голос и полное отсутствие слуха гарантировали нашему ряду последнее место в течение всех первых трех лет учебы. Мелодии я не узнавала, песни различала по словам, и когда я пела, то мне казалось, я пою правильно.

В первом классе я часто играла в куклы; уроки давались мне легко, и при всем старании я не тратила много времени на их приготовление, а гулять одну меня все еще пускают неохотно.

В один серый ноябрьский день, когда я сидела со своими куклами, разыгрывая какую-то мною же придуманную пьесу и озвучивая сразу все персонажи, открылась дверь в комнату, быстрым шагом вошел мужчина в форме, и бабушка вслед за ним. Я сразу почувствовала какое-то напряжение.

- Зоечка, ты не узнаешь, это папа - сказала бабушка. - Поздоровайся!

Не помню, наверное, я молчала, растерянная.

Отец приезжал за официальным разводом. Помню, мама говорила с ним сквозь зубы, когда они сидели за столом.

В классе у меня есть подруга - Шмонина Галя, симпатичная девочка с веснушками. У Гали густые длинные косы. Когда Галю вызывают прочитать кусочек текста, она быстро встает из-за парты, перекидывает косы на спину и ясно и четко читает. При этом у нее очень горделивая осанка. Мне она нравится, нравится, как она движется, как перекидывает косу. И когда вызывают меня, я тоже перекидываю косу таким же жестом, как Галя и также прямо держу спину, пока читаю текст.

Тексты из учебника родной речи с картиной Левитана "Золотая осень" на обложке. Я люблю на уроке чтения смотреть на эту картину. Я никогда не видела такой осени. Сейчас мы живем в степном краю, редкие деревья только в городе, а за окраиной голая бескрайняя степь, а до этого была тайга, там тоже осень выглядит по другому.

Стихи я учу легко, даже Исаковского, не говоря о Пушкине, считаю хорошо, а вот пишу хуже.

Я санитарка в первом и во втором классе. Хожу в школу с белой повязкой, на которой вышит красный крест. Важно осматриваю руки и уши, гоняю мальчишек мыть руки, когда они грязные.

При исполнении я важная и думаю, довольно противная.

При входе в школу дежурят старшие мальчики, в основном из 4-х классов. Они проверяют чистоту обуви и не пускают тех, у кого грязная обувь. Я тщательно вытираю свои черные резиновые сапожки о решетку при входе в школу, но их сомнительная чистота не нравится одному мальчишке на дверях и он не пускает меня в школу. Я доказываю, что обувь чистая, но он грубо выталкивает меня за дверь. Я страшно оскорбилась, заплакала и побежала прочь из школы, решив не ходить больше сюда никогда! Помню как я бегу с отчаянием в сердце домой, слезы градом текут по щекам и противно соленые попадают в рот, встречный ноябрьский ветер сбивает с ног и тяжелый портфель больно бьет по ногам.

Думаю, что бабушка посоветовала мне не обращать внимания и сделать вид, что я вытираю ноги.

Пусть отвяжутся эти противные мальчишки.

А если они чистые, то вытирать и не обязательно. И успокоив, отправила меня обратно в школу. Я слегка опоздала, в коридоре уже никого не было и я спокойно прошла в свой класс. Нелли Ивановна даже не сделала мне замечания.

В школе длинные темные коридоры, по ним можно бегать сломя голову, учителя только шарахаются в стороны.

Правда задираются мальчишки, дергают за косички, но это быстро проходит, я учусь давать сдачи. Мне помнится, я не очень одолевала Нелли Ивановну жалобами на проказы мальчишек.

Как-то раз, зимой, когда я шла из школы домой, вместе со мной шел мой одноклассник Славка, который меня дразнил, как уже не помню. Я повалила его на завалинку сарая перед нашим домом и лупила портфелем, но он не переставал дразнить и смеялся, слегка прикрываясь рукой. Лупанув его пару раз портфелем, я только задумалась, не стукнуть ли его и в третий, как вдруг услышала строгий бабушкин окрик из форточки:

- Зоя, сейчас же домой!

Я постояла, подумала, двинула все же Славку портфелем еще раз, чтобы не воображал, что поле битвы за ним, и отправилась домой.

В дальнейшей бабушкиной интерпретации этот невинный эпизод выглядел так:

-Смотрю, а она его повалила и лупит, и лупит портфелем. Никак не перестанет. Такая вот драчунья.

Бабушка чувствовала себя прямо таки спасительницей маленького мальчика, хотя реальная опасность быть забитым до смерти ему не грозила.

Часть нашей школы отдали под казарму. В двери, ведущей в помещение, где жили солдаты, была щелочка, я сунула туда свой любопытный нос и чуть не задохнулась от тяжелого спертого воздуха.

После Нового года, весной, мама уехала на 4-х месячные курсы усовершенствования в Ленинград.

Я очень скучала. Я любила бабушку, была к ней привязана, но без мамы, которую я видела только по вечерам и по воскресениям, мне было тоскливо. Мама была веселая, смешливая молодая женщина и жизнь без нее стала серой и скучной.

Бабушку я слушалась, а когда не слушалась, то слышала:

- Ну, вот погоди, приедет мать... .

Бабушка говорила это подозрительно часто и я думала, что она тоже ждет мою маму, свою дочку. Но бабушка не была сентиментальна, и когда я расчувствовавшись (довольно редко) целовала ее, говорила:

- Какие нежности при нашей бедности!