Наши нравы

— Ведь в обществе, где вы и вам подобные играют первенствующую роль, разве без подлости, без мерзостей можно чего-нибудь добиться человеку, не имеющему таких связей, как вы, — человеку, умеющему называть веши по имени и обладающему чуть-чуть независимым характером? Вы, вы все не допустите такого человека, хотя бы он был семи пядей во лбу. Вы его затрете, а не то, не то поступите еще хуже. Ваше общество сильно пока. Оно, когда нужно, сумеет во имя личных интересов погубить не только человека, но и погубить самое дело. Вы ведь знаете, о чем я говорю? Ваш сын, например, разве он когда-нибудь работал, а вы ему, разумеется, устроите карьеру, как устроили счастливую женитьбу. Это, по-вашему, называется, конечно, уменьем жить, не правда ли? Женить человека на миллионе приданого, разбить жизнь девушки — это не подлость: как можно употреблять такие выражения, они режут ухо. Пользоваться всеми средствами, чтобы дать место родным и близким, хотя бы они были идиотами, — это опять-таки не мерзость, а… а доброе дело? Говорить о чести, говорить о бескорыстии, и в то же время… но продолжать ли? Мы с вами знаем, с кем делятся все эти Саввы, все эти Хрисанфы Ивановичи! Мы с вами хорошо знаем, что ваше общество, в котором и я теперь нахожусь, не остановится ни перед чем, если можно прилично украсть без надежды попасть на скамью подсудимых. Оно, ваше общество, развращено до мозга костей и в то же время лицемерно говорит о долге и нравственности. Так что же вы-то корите меня в подлости? Ну, да, я был вашим любовником, признавался вам в любви, никогда не пылая к вам страстью, а вы на склоне лет поверили и… и разыгрывали сперва идиллию в пастушеском роде, а потом…

Кривская слушала с изумлением это циничное признание и при последних словах закрыла лицо руками, желая скрыть слезы.

А он продолжал:

— Положим, я поступил подло, я спорить против этого не буду, но вы-то? К чему вы рискнули своей добродетелью? Не потому ли, что знали, что наша связь будет втайне? И вы забыли, как посмотрю, что я был не только вашим любовником, но и хорошим помощником в делах? Вы ведь поправляли состояние, скрываясь за спиной его превосходительства. Так чем же вы, — вы, цвет общества, — чем же вы лучше нас, выскочек? И если мы являемся в вашу среду, то ваши дети подымаются на наших же спинах. Мы хоть умеем подличать и работать, и если подличаем, то потому, что иных средств нет. Вы понимаете, что нет. Выбор один: или пропадай, или смело пускайся в волны житейского моря, и если ты не глуп, то успех обеспечен. Ваша среда слишком развращена, слишком бесцветна, чтобы смелому человеку не добиться себе положения при вашей же помощи. Так что же вы возмущаетесь? К чему вы еще говорите о нравственности? Лучше оставить ее в покое и наслаждаться жизнью, какова она есть, Такова мораль этой филиппики!

Никольский умолк.

Ее превосходительство порывисто поднялась с дивана. Никольский хотел было подать ей тальму, но она с презрением смерила его с ног до головы и сказала:

— Не надо!

Евгений Николаевич усмехнулся, отошел в сторону и подумал: «Удивительно они любят сценические представления, и на это у них большая сноровка».

Анна Петровна накинула тальму и гордой поступью, подняв голову, пошла к дверям.

Но вдруг она остановилась и, не оборачивая головы, проговорила:

— Прошу возвратить мои письма!

Никольский пожал плечами.

— Извините, они пока мне нужны!

— Это еще что такое?

— Это, Анна Петровна, единственная моя гарантия.

— Против кого?

— Против вас. Я по крайней мере буду уверен, что вы не станете вредить мне. А вы навредить можете!

— Есть ли слова для этого поступка? — прошептала Кривская.

— Как же! Слово это: уменье жить!

— Подлец! — едва слышно проговорила Анна Петровна, с достоинством выходя за двери. — И я ему верила!

Она была совсем расстроена, когда вернулась домой. Параша встретила барыню и тотчас увидала, что барыня получила отставку.

— Вас Сергей Александрович спрашивал. Получена телеграмма от Александра Сергеевича! Они будут через три дня!

Это известие несколько обрадовало Анну Петровну. Слава богу, Шурка приедет! Она так любила Шурку! Что может быть выше чувства матери?

— Как съездили, барыня? — спрашивала Параша, когда Анна Петровна прошла в спальню. — Он, верно, просил прощения?

— Не произноси больше его имени никогда. Слышишь! — строго заметила Анна Петровна.

«Верно, он напел!» — пронеслось в голове Параши, и она тихо вышла вон.

Ее превосходительство прошла к дочерям, поцеловала их и сошла вниз в кабинет мужа.

Она тихо отворила двери и не нашла Сергея Александровича на обычном месте за письменным столом. Она оглядела кабинет и увидала Сергея Александровича сидящим в кресле в дальнем углу. Анна Петровна подошла к нему и была поражена переменой в его лице. Оно совсем осунулось, постарело и имело страдальческий вид. Кривский сидел с закрытыми глазами, но, казалось, не спал, по крайней мере веки ело вздрагивали.

— Здравствуй, мой друг. Ты нездоров? — проговорила Кривская, подходя к мужу.

— А, это ты! — открыл глаза Кривский и снова закрыл их.

— Не послать ли за доктором?