Наши предки

Среди лугов по спокойным водам ручья не спеша плыла стая лебедей. Турризмунд шел берегом следом за ними. Из гущи листвы донесся звук арфы: «Длинь-длинь-длинь!» Молодой рыцарь шел и шел, и казалось, что перебор струн то движется за ним, то опережает его: «Длинь-длинь-ддинь!» Там, где в листве был просвет, вдруг появилась человеческая фигура. То был воин в шлеме с белыми крыльями, в руках он держал пику и маленькую арфу, на которой он время от времени наигрывал. «Длинь-длинь-ддинь!» Он ничего не говорил, не приглашал Турризмунда взглядом, смотря мимо и словно не замечая пришельца, и все же, по-видимому, провожал его: когда стволы и кустарники разделяли их, он указывал дорогу, подзывая его мелодичным звуком: «Длинь-длинь-длинь». Турризмунду хотелось заговорить с ним, задать вопрос, но он не решался и молча шел следом.

Так они вышли на поляну. Повсюду стояли, поворотясь в разные стороны, воины с пиками, в золотых панцирях, закутанные в длинные белые мантии; все неподвижно уставились глазами в пустоту. Один кормил лебедя зернами, но все равно глядел куда-то вдаль. В ответ на новый перебор струн конный воин поднял к губам рог и громко протрубил сбор. Когда рог смолк, все воины двинулись с места, каждый сделал несколько шагов в ту сторону, куда смотрел, и все снова замерли.

– Рыцари... – заставил себя произнести Турризмунд, – простите меня, если я заблуждаюсь, но не вы ли рыцари святого Гра...

– Не смей произносить это имя! – прервал его голос за спиной. Рядом с ним стоял седоголовый рыцарь. – Мало тебе, что ты пришел нарушить наше благочестивое созерцание?

– О, простите! – обратился к нему молодой человек. – Я так счастлив оказаться среди вас! Если бы вы знали, сколько я вас искал!

– Зачем?

– Зачем?.. – Нетерпеливое желание объявить во всеуслышание о своей тайне пересилило страх перед святотатством. – Затем, что я ваш сын!

Престарелый рыцарь остался невозмутимым.

– Здесь не признают ни отцов, ни сыновей, – сказал он после некоторого молчания. – Кто вступает в Священный орден, разрывает все узы земного родства.

Турризмунд ощутил скорее разочарование, чем горечь быть отвергнутым: он в худшем случае ждал от своих целомудренных отцов негодующего отпора, который постарался бы преодолеть, приводя доказательства и взывая к голосу крови, но таким ответом был обескуражен: седовласый не отрицал допустимость такого факта, но наотрез отказывался его обсуждать.

– У меня есть единственное стремление: чтобы ваш Священный орден признал меня сыном, – пробовал настаивать Турризмунд, – ибо я питаю к нему безграничное восхищение.

– Если ты так восхищаешься нашим орденом, – сказал престарелый рыцарь, – то единственным твоим стремлением должно быть, чтобы тебя допустили стать его членом.

– Так вы говорите, это возможно?! – воскликнул Турризмунд, привлеченный новой перспективой.

– Если ты будешь этого достоин.

– А что нужно сделать?

– Постепенно очиститься от всякой страсти и предаться одной лишь любви к святому Граалю.

– О, вы произносите его имя?

– Мы, рыцари, имеем это право, вы, непосвященные, – нет.

– Но скажите, почему говорите вы один, а все остальные молчат?

– Мне вменено в обязанность вести сношения с непосвященными. Поскольку слова порой бывают нечисты, рыцари предпочитают от них воздерживаться, коль скоро их устами не глаголет Грааль.

– Скажите же, с чего мне начать?

– Видишь этот кленовый лист, а на нем каплю росы? Стой неподвижно и неотрывно смотри на эту каплю, слейся с нею, забудь в этой капле все на свете, пока не почувствуешь, что потерял самого себя, зато проникся беспредельной силой Грааля.

Сказав так, он удалился. Турризмунд стал смотреть на каплю, смотрел, смотрел, потом невольно задумался о своих делах, увидел взбиравшегося по листу паука, посмотрел на паука, снова уставился на каплю, двинул затекшей ногой. Фу, какая скука! То тут, то там появлялись из лесу и исчезали рыцари: еле переставляя ноги, с разинутыми ртами и вытаращенными глазами, в сопровождении лебедей, чьи мягкие перья они время от времени поглаживали. Иногда кто-нибудь из них вдруг раскидывал руки и делал короткую пробежку, испуская при этом вопль облегчения.

– А вон те, – Турризмунд не удержался от вопроса престарелому рыцарю, вновь появившемуся рядом, – что на них находит?

– Экстаз, – отвечал тот, – которого тебе никогда не испытать при такой рассеянности и любопытстве. Эти братья достигли наконец полного слияния с универсумом.

– А вот эти? – спросил молодой человек.

Некоторые рыцари расхаживали, вихляя бедрами, словно охваченные сладострастной дрожью, и строили гримасы.

– Эти пребывают еще на промежуточном этапе. Прежде чем ощутить свое тождество с солнцем и звездами, неофит чувствует в себе лишь близлежащие предметы – но чувствует весьма сильно. А это производит определенное действие, особенно на самых молодых. Наши братья, которых ты видишь, испытывают особого рода приятное возбуждение от течения воды в ручье, шелеста листвы, подземного прозябания грибов.

– И долго они это выдерживают?