Наши собственные

Рассвет разгорается, и в свете слабенького солнца Гера стоит перед Лилей бледный, взъерошенный, с красной ссадиной через всю щеку; губы его дрожат, вода стекает с него ручьями.

- Сейчас же,- сказал он хрипло,- разбуди Василия Игнатьевича, тетю Аню, Таню, ну и... Юру, пожалуй,- слышишь? Сейчас же!

- Слышу,- ответила Лиля и повернулась к двери,- только опусти шпингалет.

14. Василию Игнатьевичу пришлось понять

Василий Игнатьевич первый вошел в комнату. За ним, зябко поеживаясь, спешили Анна Матвеевна и Таня. Юра никак не мог окончательно проснуться. Увидев Геру, Анна Матвеевна и Таня бросились к нему.

- Что с тобой, Гера? Что с тобой? Почему ты такой мокрый? Где ты был?

- А-а, это потом... Сейчас вот... Я достал... Прочесть надо.

Гера протянул Тане какой-то конверт из плотной желтоватой бумаги.

Рыжая полоса пересекала конверт, и сломанная сургучная печать осыпалась с него на пол.

Осторожно Таня взяла конверт, повертела в руках:

- Это по-немецки, Гера, я не умею.

- Дай-ка,- сказал Юматик. Он вынул из конверта письмо с незнакомым и странным грифом, с ползучим жутким пауком свастики и попытался прочесть.

- Гегейм бефель... Что такое "бефель"? - спросил он беспомощно.

- Это непременно, непременно нужно прочесть...- бормотал Гера, закрывая глаза.

- Неужели никто не может? - в отчаянии спросила Таня.

Анна Матвеевна и Василий Игнатьевич только молча с ужасом смотрели на бумагу, как будто бы чувствовали, что она несет с собой горе и кровь.

- Позовите Лилю...- хрипло сказал Гера, все больше бледнея.- Куда она делась?

Лиля быстро пришла на зов. Взяла бумагу, взглянула на нее раз, другой, оглядела всех - испуганных стариков, взволнованную Таню, недоумевающего Юматика, задержалась взглядом на Гере и тихо проронила Юре:

- Последи, чтобы никто не вошел в комнату. Читать сразу в переводе? спросила она спокойным, как всегда, голосом.

Никто ей даже не ответил.

- "Приказываю всем военным чинам вверенной мне армии: первое стрелять в каждого русского, приблизившегося к... местонахождению...- Нет.К расположению германской воинской части ближе чем на пятнадцать шагов, независимо от того мужчина это, женщина или ребенок..."

- Что? - спросила, не понимая, Таня.

- "...женщина или ребенок".

- Господи, что же это такое?..- прошептала Анна Матвеевна, силясь унять дрожь в руках.

- "Выспрашивать...- то есть нет,- выведывать у населения всеми доступными средствами... о местопребывании и семьях... большевиков, комсомольцев и евреев и ферванден"...- ах, да...- применять при этом подкуп, унд если нотвендиг, не останавливаться ни перед какими методами физического воздействия... Терроризировать население, не подчиняющееся приказам германского командования, массовыми... тодесуртайль... смертными приговорами".

Молчат все.

Только у Геры дергается нога и каблук дробно стучит по половице.

Все молчат.

Да, вот это и есть фашизм. Фашизм, который уничтожила советская армия и который никогда не должен воскреснуть вновь!

Василий Игнатьевич постоял тихонько и, пробормотав: "Ну и дурак ты, Василий Игнатьевич, старый дурак..." - поплелся из комнаты.

- Как страшно, как страшно! Там же наши люди,- прошептала Таня,Дети... матери...

- Тише воды, ниже травы надо жить; авось пронесет,- вздохнула Анна Матвеевна.

- Я не понимаю,- пожала плечами Лиля.- Это гунны какие-то, звери, а папа говорил, что это самая культурная нация.

- Культурная!..- рванулся к столу Гера.- Да их убивать, как волков, нужно.

В запале он ударил кулаком по столу - и краска сползла с его лица и побелели губы.

Лиля пристально взглянула на Геру, шагнула было к нему:

- Гера...

Но Таня перебила ее:

- Юматик, ты можешь рассказать обо всем Хорри и Леше... но так, чтобы не очень их напугать. Остальным - ни слова. Анна Матвеевна, все-таки пора готовить завтрак. А я пойду посмотрю, что делает Василий Игнатьевич, ведь старику очень тяжело...

Лиля и Гера остались одни в комнате. Лиля вплотную подошла к нему.

- Гера,- сказала она настойчиво, глядя прямо ему в глаза,- почему на пакете кровь?

Гера не ответил. Его глаза закрывались, он все грузнее опирался на стол и делался все бледнее.

- Тебе плохо,- спросила Лиля,- тебе больно? Сядь.

Быстрым движением она подставила стул, усадила Геру. Тот опустил голову на стол и пробормотал сквозь зубы:

- Оставь... Ни... чего, мне надо идти.- Но у него не было сил подняться.- Не... могу... Погляди, что у меня тут на плече?

Лиля ловко сняла рукав с одной его руки. Гера скрипнул зубами от боли. На плече содрана кожа, рана кровоточит, густые струйки сбегают по смуглой грязной спине.

- Ты же ранен,- прошептала Лиля и тоже побледнела,- ранен!.. Погоди...

- Пустяки, царапина!

Лиля вдруг начала считать: "Раз, два, три, четыре".

- Что ты? - обессиленно поднял голову Гера.

- Ничего... Ничего... Папа учил, когда очень растеряешься,- посчитай до десяти. Теперь все в порядке.

Лиля быстро подошла к аптечному шкафчику, взяла бинты и вату, пузырек с йодом.

- Гера, сейчас будет очень больно, но так нужно.

- Если нужно,- делай.

- Повернись к свету.

- ...Понимаешь, он успел отскочить.

- Неужели? - спросила Лиля и мазнула йодом.