Наши в космосе

Я пролистал еще несколько страниц. «…Возникает вполне естественный вопрос: а как много еще осталось неизвестного в этом лучшем из миров? Казалось бы, об этом можно только гадать. Гадать не нужно. Достаточно спокойно проанализировать ситуацию и станет ясно, что…»

В этот момент раздался гонг и председатель сказал:

— Хотя это и не принято, но, учитывая важность момента, мы сочли целесообразным выслушать нашего наблюдателя с Земли. Как говорится, мал золотник да дорог. Попросите, пожалуйста, в зал наблюдателя.

Хвостатый полиглот направился иноходью к двери. С каждым его шагом я все яснее и яснее осознавал, что моему инкогнито приходит конец. Он исчез за дверью и через мгновение появился снова. Вместе с ним показался бородатый мужик с удочкой, сачком и деревянным ящиком на ремне, перекинутым через плечо, в длинных, до пояса, резиновых сапогах, от которых на полу оставались мокрые следы. Он уверенно прошел к трибуне, прислонил к деревянному косяку удочку и сачок, снял с плеча ящик. Массируя затекшее от тяжести плечо, наклонился к микрофонам.

— Эх, мужики, мужики. Токмо самый клев пошел, а вы того… Весь вечер ждал, туды ее в качель. Вот так работаешь, работаешь на реке, а рыбку-то половить и некогда. То браконьеры… Да какие они браконьеры — все ж наши хлопцы, с Кулповки. Да. То хлопцы, то начальство, то комиссия, а то еще всякую макулатуру по реке собираешь…

Председатель постучал молоточком по столу. Мужик оглянулся на него и, помотав головой, давая знать, мол, намек понял, продолжал:

— Ну, заговорился я, граждане. Текучка заедает. Мнение мое такое: этот ваш, фу ты, наш контакт пока им не нужен. Худо-бедно пока живем, а там посмотрим…

Вдруг лицо его начало медленно вытягиваться и, достигнув максимально возможного растяжения, так и застыло. Мы смотрели друг другу в глаза. Все замерло.

Мгновение спустя сцена и зал задрожали, как изображение на киноэкране, когда застревает пленка в аппарате. От перегрева пленка начинает корежиться, а вслед за ней изгибается и морщится изображение. Так и произошло. Края конференц-зала (я только успел удивиться, откуда взялись края в круглом зале) заколыхались, а в центре, под приветственным лозунгом, образовалась огромная беспросветно черная дыра с рваными краями. Дыра быстро расползалась, поедая все: и стол с председателем и двумя тиграми, и деревянный ящик с удочкой и сачком, и трибуну с наблюдателем, и разнообразных внеземных существ в зале. Наступила полная темень.

Несколько позже откуда-то издалека послышался нарастающий пульсирующий гул. Когда гул превратился в грохот, темень покрылась светлыми пятнами, из которых постепенно возникло очертание вагона метро.

Все-таки сон, с облегчением подумал я и осторожно, не поворачивая головы, осмотрелся вокруг. Все было без подвоха, настоящее. И неяркие фонари, и блестящие никелированные поручни, и мягкие коричневые сиденья, и на них — совершенно нормальные пассажиры, из которых особенно нормальным выглядел бородатый мужик в длинных резиновых сапогах, с удочкой, сачком и деревянным ящиком.

Приснится же такое. Нарочно будешь думать — не придумаешь. А я-то хорош, начал я себя костить. «Ушыпныте меня». Гадал еще — сон не сон. А того не мог сообразить, дурья башка, что чепуха откровенная получается. По приметам не мог догадаться. Верное есть правило: если вокруг тебя фантастические несоответствия происходят, так и делай вывод, а не «шыпайся». Сон — романтическое состояние души. Кто это сказал?

Сон понемногу отходил, детали быстро стирались из памяти. Но я все не унимался. Еще эти странные фамилии. Как они — Стругацкий, что ли, Иванов. Откуда они взялись, не пойму. Уже по одному этому признаку можно было просыпаться.

По репродуктору объявили:

— Следующая станция — Земная Прим.

Надо бы очки импортные темные заказать. Скоро голубое солнце взойдет — полгода жары. Я расправил подмявшееся крыло и пошел к выходу.

Ант Скаландис

ИЗ ЦИКЛА О КАСЬЯНЕ ПРОЛЕТКИНЕ

НЕПОРОЧНОЕ ЗАЧАТИЕ КАСЬЯНА ПРОЛЕТКИНА