Наши за границей

— Не станутъ они тамъ смѣяться. Здѣсь они смѣются просто сгоряча. А поразмысливъ, они очень хорошо поймутъ, что это не скандалъ, а просто недоразумѣніе. Зайдемъ, Глаша, въ ресторанъ. Ты хоть немножко придешь въ себя.

— И стыда на себя этого не возьму. Какъ я послѣ этого буду глядѣть въ глаза прислугѣ? Вѣдь всѣ лакеи видѣли, какая у насъ была свалка.

— Эка важность! Ну, кто насъ здѣсь знаетъ! Рѣшительно никто не знаетъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, не проси. Домой.

Глафира Семеновна наскоро начала приводить свой костюмъ въ порядокъ. Къ ней подошелъ землякъ, до сихъ поръ разговаривавшій о чемъ-то е гарсономъ ресторана, и принялся ее уговаривать.

— И я-бы совѣтывалъ вамъ зайти въ ресторанъ и успокоиться. Здѣсь есть отдѣльные кабинеты. Можно-бы было отдѣльный кабинетъ взять. А что вы опасаетесь насмѣшекъ ресторанной прислуги, то это совершенно напрасно, — сказалъ онъ. — Напротивъ, все сочувствіе на вашей сторонѣ. Я и сейчасъ разговаривалъ съ гарсонами, такъ они возмущены поведеніемъ этой индѣйской бабенки. Оказывается, что съ вами это уже не первый случай. Были такіе случаи и съ другими. Они разсказываютъ про ужасное нахальство этихъ индѣйскихъ бабъ. Прежде всего онѣ ужасныя пьяницы и распутницы, и какъ только появляется какой-нибудь мужчина, сейчасъ-же онѣ нагло лѣзутъ нему съ объятіями и требуютъ абсенту. Гарсоны удивляются, какъ до сихъ поръ полиція не можетъ обуздать этихъ индѣекъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, и вы мнѣ зубы не заговорите. Довольно… Домой… — стояла на своемъ Глафира Семеновна. — Николай Иванычъ! Да что-жъ вы стали! Двигайтесь къ выходу! — крикнула она на мужа.

Николай Ивановичъ поднялъ съ травы пакетъ съ остатками жаркого и медленно направился къ выходу изъ сада. За нимъ шелъ землякъ. За землякомъ слѣдовала Глафира Семеновна.

— И гдѣ-же эдакіе скандалы происходятъ, что дикія дѣвчонки безнаказанно могутъ лѣзть на женатыхъ мужчинъ, да еще къ тому-же при ихъ женахъ? Въ Парижѣ. Въ самомъ цивилизованномъ городѣ Парижѣ! — не унималась она. — Ну, хваленый Парижъ! Нѣтъ, подальше отъ этого Парижа. Слушайте, Николай Иванычъ! Я завтра-же хочу ѣхать вонъ изъ этого проклятаго Парижа, — обратилась она къ мужу.

— Но, душечка, мы еще ничего порядкомъ не осмотрѣли на выставкѣ. Мы еще не видали художественнаго отдѣла.

— Чортъ съ ней и съ выставкой!

— Но ты забыла, что въ Луврскомъ магазинѣ заказала себѣ разные наряды, а эти наряды будутъ готовы только еще послѣзавтра.

— Завтра-же пойду въ магазинъ и буду умолять приказчицъ, чтобы онѣ мнѣ приготовили все къ вечеру. Къ вечеру приготовятъ, а ночью маршъ домой.

— Побудемъ хоть еще денька три на выставкѣ,- упрашивалъ Николай Ивановичъ.

— Чтобы опять на дикихъ нарваться? Благодарю покорно. Домой, домой и домой.

— Сама виновата. Не слѣдовало эту бабу зонтикомъ бить. Я и самъ-бы съумѣлъ отбояриться отъ этой бабы.

— Ты отбояриться? Да ты радъ былъ. У тебя даже въ глазахъ какіе-то дьявольскіе огни забѣгали отъ радости, — ну, я и не стерпѣла. Да и какъ стерпѣть, если при мнѣ, при законной женѣ, на мужа дикая баба лѣзетъ!

Глафира Семеновна быстро направилась къ выходу. У выхода, при усиленномъ свѣтѣ фонарей, Николай Ивановичъ замѣтилъ, что у ней расцарапана щека и сочится кровь. Онъ сказалъ ей объ этомъ и прибавилъ:

— Приложи къ щекѣ платочекъ. Индѣйка-то, должно быть, какой нибудь маленькій прыщичекъ у тебя на щекѣ сковырнула, и до крови…

— Плевать! На зло не приложу. Глядите на меня и казнитесь, — отвѣчала Глафира Семеновна сердито.

По желѣзной дорогѣ домой супруги уже не по ѣхали. У входа въ садъ стоялъ извозчичій экипажъ. Николай Ивановичъ нанялъ экипажъ и садилъ въ него супругу. Когда онъ прощался о землякомъ, землякъ шепнулъ ему:

— Я говорилъ вамъ, что въ Тулу со своимъ самоваромъ не ѣздятъ, и вотъ сегодня были ясныя на это доказательства. Не будь при васъ сегодня самовара въ видѣ супруги, никакой-бы непріятности не вышло, и мы провели-бы отлично вечеръ, даже, можетъ быть, въ сообществѣ дикихъ индѣекъ. До свиданья! Адресъ вашъ знаю и завтра утромъ постараюсь провѣдать васъ, — прибавилъ онъ, раскланиваясь и съ Николаемъ Ивановичемъ, и съ Глафирой Семеновной.

LXIII

А другой день поутру, когда Николай Ивановичъ, проснувшись, потянулся и открылъ глаза, Глафира Семеновна была уже вставши.

Она стояла въ юбкѣ и ночной кофточкѣ передъ зеркаломъ, вглядывалась въ свое лицо и пудрилась. Увидавъ, что мужъ проснулся, она обернулась къ нему и проговорила:

— Мерзавка дикая-то въ трехъ мѣстахъ мнѣ лицо исцарапала. Подлая тварь! Ну, да ей тоже отъ меня зонтикомъ досталось. Кажется, я ей губу разсѣкла и глазъ подправила. Жаль только, что зонтикъ-то сломался. А на тебя, Николай Иванычъ, я просто удивляюсь…

— Въ чемъ, въ чемъ, душечка?

— А въ томъ, что каждая юбка для тебя милѣе жены.

— Не чѣмъ-же я виноватъ, что она сама ко мнѣ лѣзла? Ты видѣла, что какъ только мы вошли, она сейчасъ-же схватила меня за руки.

— Врешь, врешь! Ты самъ былъ радъ. Иначе-бы ты долженъ былъ сразу ударить ее по зубамъ и тащить къ городовому.