Наши за границей

– Qu’est‑ce qu’il a fait, madame? – спросил он.

– Рьян, – отвечала Глафира Семеновна и пошла по аллее.

Николаю Ивановичу ничего не оставалось, как тоже идти за супругой.

– Удивляюсь… – бормотал он. – Уметь говорить по‑французски и не пожаловаться на мерзавца; значит, ты рада, что он тебя схватил, и только из притворства вскрикнула.

– Ну да, рада… Не желаю я делать скандала и обращать на себя внимание. Отбилась, и слава богу.

Николай Иванович мало‑помалу утих, но, проходя с женой мимо арабов, держал уже наготове зонтик. Мазанки чередовались с двухэтажными домами с плоскими крышами. Виднелась какая‑то башня. Начиналась Каирская улица, выстроенная на выставке. Попался второй балахонник с ослом, третий. Николай Иванович и Глафира Семеновна посторонились от них. Далее показался англичанин в клетчатом пальто с несколькими пелеринками и в белом картузе с козырьками на лбу и на затылке, едущий на осле. Балахонник бежал впереди осла, держа его за уздцы. За англичанином проскакала на таком же осле англичанка в синем платье и в шляпке с зеленым газовым вуалем.

– Да эти балахонники на манер извозчиков. Ослы‑то у них для катанья отдаются, – сказала Глафира Семеновна. – Ну, так чего ж от извозчика и ждать! И у нас иногда извозчики за руки хватают народ.

– Фу‑ты, пропасть! Извозчик и есть. А я думал, что какая‑нибудь арабская конница, на манер наших гусар или улан. Смотри‑ка, Глаша, и многие ездят на ослах‑то. Даже и дамы. Вон какая‑то толстенькая барынька с большим животом едет. Смотри‑ка, смотри‑ка… Да тут и верблюды есть. Вон верблюд лежит. Стало быть, и на верблюдах можно покататься.

– Ну вот. То все ругал балахонников, а теперь уж кататься!

– Нет, я к слову только. А впрочем, ежели бы ты поехала, то и я бы вместе с тобой покатался на осле.

– Выдумай еще что‑нибудь!

– Да отчего же? Люди катаются же. Были на выставке, так уж надо все переиспытать. На человеке сейчас ездила, а теперь на осле.

– Не говори глупостей.

– Какие же тут глупости! На верблюде я ехать не предлагаю, на верблюде страшно, потому зверь большой, а осел – маленький зверь.

Налево, на одноэтажном доме с плоской крышей, высилась надпись, гласящая по‑французски, что это кафе-ресторан. На крыше дома виднелись мужчины и дамы, сидевшие за столиками и что‑то пившие. Около столиков бродили арабы в белых чалмах, белых шальварах и красных куртках.

– Смотри‑ка, куда публика‑то забралась! На крыше сидит, – указал Глафире Семеновне Николай Иванович. – Это арабский ресторан. Зайдем выпить кофейку?

– Напиться хочешь? Опять с коньяком? Понимаю.

– Ну вот… В арабском‑то кафе‑ресторане! Да тут, я думаю, и коньяку‑то нет. Ведь арабы магометанского закона. Им вино запрещено.

– Нашим татарам тоже запрещено вино, однако они в Петербурге в татарском ресторане в лучшем виде его держат. В татарском‑то ресторане у нас самое лютое пьянство и есть.

– Только кофейку, Глаша. Кофей здесь должен быть отличный, арабский, самый лучший – мокко. Уж ежели у арабов быть да кофею ихнего не попробовать, так что же это такое! Зайдем… Вон в ресторане и музыка играет.

Из отворенной двери дома слышались какие‑то дикие звуки флейты и бубна.

– Только кофей будешь пить? – спросила Глафира Семеновна.

– Кофей, кофей. Да разве красного вина с водой. В мусульманском ресторане буду и держать себя по‑мусульмански, – сказал Николай Иванович.

– Ну, пожалуй, зайдем.

И наши герои направились в кафе‑ресторан.

У арабов

Кафе‑ресторан, в который зашли супруги, был в то же время и кафешантаном. В глубине комнаты высилась маленькая эстрада с декорацией, изображающей несколько финиковых пальм в пустыне. У декорации сидел, поджав под себя ноги, балахонник в белой чалме и дудел в длинную дудку какой‑то заунывный мотив. Рядом с ним помещался другой балахонник и аккомпанировал ему на бубне, ударяя в бубен то пальцем, то кулаком, то локтем.

Вскоре из‑за кулис выплыла танцовщица. Она была вся задрапирована в белые широкие одежды. Даже подбородок и рот были завязаны. Из одежд выглядывали только верхняя часть лица с черными глазами и такими же бровями да ступни голых ног. Танец ее заключался в том, что она маленькими шажками переминалась на одном месте и медленно перегибалась корпусом то на один бок, то на другой, то, откинув голову назад, выпячивала вперед живот. Притом, по мере наклонения корпуса, она страшно косила глазами в ту сторону, в которую наклонялась, или закатывала их под лоб так, что виднелись только одни белки.

– Эк ее кочевряжит! – воскликнул Николай Иванович, усаживаясь с женой за один из столиков против эстрады.

К ним подбежал чернобородый араб в белой чалме, белой рубахе без пояса и белых шароварах, завязанных около коленок голых смуглых волосатых ног, в туфлях, в руках поднос, на котором стояли два стакана воды и два блюдечка с вареньем.

– С угощением ресторан‑то, – проговорил жене Николай Иванович, а арабу прибавил: – Нет, брат, мерси. Сладкого не употребляем.