Наши за границей

— А? Как ты думаешь? — допытывался Николай Иванович, взглянул на жену и сказал: — Да что ты совой-то глядишь! Будет тебе… Выпучила глаза и стоит. Ведь уж жива, здорова и благополучна. Наверное, отсюда в зрительную трубу Неву видеть можно, а из верхнего этажа поднатужиться, так и Лиговку увидишь. Где англичанин-то, что с нами сидел? Вот у него бы подзорной трубочкой позаимствоваться. Труба у него большая. Пойдем… Поищем англичанина… Да ты ступай ножками-то, смелее ступай. Ведь тут не каленая плита. Батюшки! Еще ресторан. Смотри-ка в окно-то: тут какие-то тирольки в зеленых платьях прислуживают. А на головах-то у них что — рога… Рога какие-то! Да взгляни же, Глаша.

— Зачем? Это тебе тирольки с рогами интересны, а мне они тьфу! — раздраженно отвечала Глафира Семеновна.

— Нет, я к тому, что ресторан-то уж очень любопытный, — указывал Николай Иванович на эльзас-лотарингскую пивную.

— Да уж не подговаривайся, не подговаривайся. Знаю я, чего ты хочешь.

— А что же? Это само собой. Забрались на такую высоту, так уж нельзя же не выпить. С какой стати тогда лезли? С какой стати за подъемную машину деньги платили? Чем же нам тогда похвастать в Петербурге, ежели на такой высоте не выпить? А тогда прямо будем говорить: в поднебесье пили. Ах да… Вон там, кстати, и открытые письма с Эйфелевой башни пишут. Здесь ведь почта-то… Только бы нам этих самых почтовых карточек купить… Да вон они продаются. Напирай, напирай на публику. Сейчас купим. Ты и маменьке своей отсюда писульку напишешь: дескать, любезная маменька, бонжур с Эйфелевой башни и же ву при вашего родительского благословения. А мон мари шлет вам поклон.

Супруги протискивались к столику, за которым пожилая женщина в черном платье продавала почтовые карты с изображением на них Эйфелевой башни.

— Катр… Катр штук… Или даже не катр, а сенк, — сказал Николай Иванович, выкидывая на стол пятифранковую монету.

— Je vous en prie, monsieur, — отсчитала продавщица карточки и сдала сдачу.

— Учтивый народ, вот за что люблю! Все «же ву при», все «мусье», — восторгался Николай Иванович. — Ну, Глаша, теперь в ресторан, где тирольки с рогами. Надо же ведь где-нибудь письма-то написать. Кстати, и тиролек этих самых посмотрим.

— Да уж идем. Счастлив твой бог, что у меня ноги с перепугу дрожат и я рада-радешенька, только бы мне присесть где, а то ни за что бы я не пошла ни в какой ресторан, — отвечала Глафира Семеновна.

Супруги направились в эльзас-лотарингскую пивную.

Письма на родину

Эльзас-лотарингская пивная, уставленная множеством маленьких столиков, была переполнена публикой. За столиками пили пиво и писали открытые письма знакомым. Между столиками шныряли прислуживавшие в пивной женщины в шерстяных зеленых юбках, белых кисейных лифах с широкими рукавами-буфами и с переплетом из черных лент на груди и на спине. Головной убор женщин состоял из широких черных лент, прикрепленных на макушке громадным бантом, концы которого поднимались кверху, как рога. Женщины разносили пиво и чернильницы с перьями для писания писем, но большинству посетителей чернильниц не хватало, и приходилось писать карандашом. За одним из столов Николай Иванович заметил англичанина, подавшего Глафире Семеновне в карете подъемной машины флакон со спиртом. Перед англичанином лежала целая стопа карточек для открытых писем, штук сто. Сам он сидел перед одной из карточек задумавшись, очевидно соображая, что бы ему написать на ней, и почесывал концом ручки пера у себя в волосах. Николай Иванович и Глафира Семеновна поместились за столиком невдалеке от него.

— Де бьер… — скомандовал Николай Иванович подошедшей к столу женщине. — Де, — прибавил он, показал ей два пальца, улыбнулся и проговорил: — Ах ты, рогатая, рогатая! Признавайся: многих ли сегодня забодала? Глаша! Переведи по-французски.

— Да ты в уме? — вскинулась на него супруга. — Он будет при мне с паршивой девчонкой любезничать, а я ему переводи!

— Какая же она паршивая девчонка! Она прислужающая гарсонша, — отвечал Николай Иванович.

— Ну, довольно. Алле, мадам, и апорте де бьер.

— Deux boks? — переспросила прислуга.

— Бьер, бьер, и больше нам ничего не надо, — отвечала Глафира Семеновна, думая, что под словом «bok» нужно понимать не пиво, а еще какое-нибудь угощение. — Какой-то бок предлагает! — заметила она мужу.

— Да, может, бок-то значит чернильница.

— Чернильница — анкриер. Это-то я знаю. Учиться в пансионе да не знать, как чернильница по-французски!

— Так спроси чернильницу-то. Ведь будем письма писать. Эй, гарсонша! — крикнул вслед прислуге Николай Иванович, но та не вернулась на зов. Через минуту она явилась с двумя стаканами пива и поставила на стол.

— Лянкриер… Апорт лянкриер… — обратилась к ней Глафира Семеновна.

— A présent nous n’en avons point, madame, — развела та руками. — Si vous voulez un crayon? — предложила она и вынула из кармана карандаш.

— Да можно ли карандашом-то писать письма? — усомнился Николай Иванович, вертя в руках карандаш.