Наши знакомые

— Может быть, это и есть счастье, — робко добавил он. — Как вы думаете?

— Не знаю.

Они помолчали.

— Пал Палыч, — заговорила Антонина и повернулась к нему горячим, взволнованным лицом, — Пал Палыч, у меня огромная просьба к вам…

— Ну-с?

— Пал Палыч, знаете что? Давайте пригласим на нашу свадьбу всех с массива. А? Будет очень весело… Как вы думаете?

Он растерянно молчал, поглаживая усы.

— Сидорова пригласим, Женю… она очень славная… Щупака, Закса, Леонтия Матвеевича… Вот увидите, как хорошо будет. А, Пал Палыч, милый…

Легким быстрым движением она взяла его ладонь, повернула ее внутренней стороной к себе и прижалась к ней щекою.

— Ну, пожалуйста, Пал Палыч, — все говорила она, и глаза ее горели непонятным внутренним огнем, — пожалуйста, милый, вы представить не можете, как это мне страшно важно. Пусть они увидят, что мы счастливы; они не верят, наверное, но мы так все устроим хорошо, что им придется поверить…

Он согласился.

Потом до поздней ночи они, сидя рядом, плечо к плечу, записывали на маленьких листках блокнота все, что им нужно было для свадебного ужина.

— И лавровый лист пишите, — говорила Антонина, — а то мелочи как раз всегда забываются, потом хватишься — и нет. Килек запишите, развесных полкилограмма, я соус к ним приготовлю… Записали?

— Записал.

— Увидите, как мы все отлично устроим, — волновалась Антонина, — увидите. Я терпеть не могу, когда меня жалеют, — говорила она, — ненавижу. А они меня жалеют, Женя эта ваша жалеет, что я выхожу за вас замуж… Жалеет… — Антонина говорила и не замечала, как больно ранят ее слова Пал Палыча, как неестественно он улыбается, как поправляет очки и курит, стараясь сохранить непринужденность в лице. — А я не позволю им жалеть, и вы не позволите, — продолжала Антонина. — Меня в жизни никто не жалел, слава богу, мне это не нужно, да и вас, кажется, не жалели, верно?

— Верно, — тихо согласился он.

— Вот видите. Ну, давайте дальше думать, что еще? Только на это надо денег много, Пал Палыч. Где мы возьмем такую гору денег?

— Ничего, я вещичку продам, у меня есть старинная, она мне не нужна.

— И отлично, — не слушая, говорила она, — и отлично. Рису запишите, потом разливного вина — будем варить глинтвейн…

11. Нечего жалеть!

В день свадьбы Антонина проснулась с рассветом.

Федя спал, уткнув нос в подушку.

Нянька Полина лежала раскинувшись, обнажив большое, желтое как воск, жирное и мягкое тело.

Надо было одеваться.

Вынув из желтой, крытой лаком картонки тонкое, дорогое, привезенное еще Скворцовым из заграничного плавания белье, она накинула на себя сорочку, но в ту же секунду сбросила ее и, закусив губы, голая легла в постель.

— Не буду, не буду, — бормотала она, закутываясь в одеяло, — не буду…

Она закрыла глаза и почувствовала себя такой маленькой и такой жалкой, как та целлулоидная кукла с ногами и руками на шарнирчиках, которую давеча она за рубль купила Феде. Федя не взял ее, она так и лежала в углу под салазками, он не мог с ней играть, она никуда не годилась — так он сказал няньке.

— И я никуда не гожусь, — шептала Антонина, — и я такая, что же мне делать, что же мне делать?

Вдруг ей стало до того холодно, что она закрылась одеялом с головой, как делала в детстве, и принялась дышать: если очень много под одеялом дышать, то будет тепло. Но, не согревшись, она задохнулась — под ватным одеялом было нестерпимо душно, и она почувствовала, как хороша и как молода, каким чистым, горячим и свежим пахнет ее гладкая сухая кожа. «Мятой, — подумала она, — вот правда, мятой». А подумав так, сразу же откинула одеяло прочь с головы и села в постели. Ей представился Пал Палыч. Сегодня он будет ее мужем. Он будет говорить какие-нибудь поощряющие грубые слова, как в свое время говорил Скворцов; он будет гладить ее плечи каждую ночь, начиная с сегодняшей; он будет спать с ней в одной постели.

Почему?

По какому праву?

Да ведь — муж, муж!

Сидя на кровати, вздрагивая от холода, прижав руки к обнаженной груди, она спрашивала себя, как ей жить, что делать, как переменить все, все.

Что переменить-то?

«Прежде всего нужно, чтобы любил муж», — вспомнила она чьи-то слова в парикмахерской и шепотом их повторила:

— Прежде всего нужно, чтобы любил муж.

Погодя она вновь укрылась с головой одеялом, но устроила против носа и рта маленькое отверстие и дышала в него — так, казалось ей, теплее и уютнее. Иногда она поглядывала в отверстие одним глазом — в комнате совсем посветлело.

Вдруг вспыхнул стакан на подоконнике: то солнечный луч попал в комнату и, наткнувшись на стекло, поджег его ярким, сияющим огнем.

Деловито, не спеша она надела все-таки то белье, которое когда-то привез Скворцов, туго заплела косы, заложила их ниже затылка, заколола шпильками и, подумав, накрасила губы яркой помадой.

Платье разглаженное вечером, висело возле окна, Антонина сняла его с распялки, положила на кровать и, пристегнув белый воротничок, накинула на себя.