Насилие и священное

Выше мы видели, что всякий жертвенный ритуал основан на двух замещениях: первое обеспечено учредительным насилием, которое замещает единственной жертвой всех членов общины; второе, собственно ритуальное, замещает жертву отпущения жертвой удобоприносимой. Принципиальное свойство удобожертвенных категорий, как мы знаем, — их непринадлежность к общине. Жертва отпущения, напротив, составляет часть общины. Мы определили ритуальное жертвоприношение как неточную имитацию учредительного насилия. Нужно задать вопрос, почему жертвоприношение систематически щадит жертв, которые кажутся наиболее подходящими, которые больше всего похожи на первоначальную жертву, — щадит членов общины.

Необходимость указанного различия между изначальной жертвой и жертвами ритуальными прекрасно объясняется, как мы знаем, на функциональном уровне. Если бы ритуальные жертвы, подобно жертве отпущения, принадлежали общине, то жертвоприношение не сковало бы, а расковало насилие; вместо того чтобы возобновить последствия учредительного насилия, оно бы начало новый жертвенный кризис. Однако тот факт, что определенные условия должны быть реализованы, не может сам по себе объяснить существование институтов, способных их реализовать. Второе жертвенное замещение составляет проблему, которую нужно решить.

Поначалу хочется объяснить различие между оригиналом и копией, между исходной жертвой и жертвами ритуальными, с помощью вмешательства человеческого разума, с помощью элементарного здравого смысла, который способствовал сдвигу изнутри общины вовне. Защитное смещение от одного типа жертвы к другому можно с легкостью принять за «человеческий» элемент жертвоприношения в смысле современного гуманизма. То, что мы выше назвали хитростью жертвоприношения, оказалось бы тогда хитростью жрецов, прикрывших глаза на требования ритуального мимесиса, запросто обходящих религиозные псевдообязанности — возможно, потому, что в глубине души предчувствовали то, что мы, современные люди, впервые, как нам кажется, поняли и провозгласили открыто, — тщетность и бесполезность всех ритуалов. Соблазнительно счесть, что со вторым жертвенным замещением фанатизм уже отступает перед скептицизмом avant la lettre, перед идеями, предвозвещающими наши.

Но ясно, что эта гипотеза не выдерживает критики. Во-первых, есть много обществ, где в жертву приносят людей — военнопленных, рабов, детей или даже, в случае священного короля и аналогичных жертвоприношений, кленов общины. Можно подумать, что здесь вообще нет второго жертвенного замещения. Потому-то соотношение между изначальным насилием, направленным на жертву отпущения, и сменяющими его ритуальными имитациями особенно наглядно в случае священного короля. Выше, в главе IV, когда нам потребовалось разъяснить соотношение между жертвой отпущения и ритуалом, мы обратились к священному королю именно из-за максимальной в его случае близости между изначальной и ритуальной жертвой.

Однако не следует делать вывод, что в случае священного короля второе жертвенное замещение вообще отсутствует. Всякое действительно точное повторение учредительного насилия невозможно по определению. Даже тогда, когда будущая жертва берется из общины, сам факт, что ее выбрали, чтобы заместить жертву отпущения, делает ее существом отличным от всех окружающих, вырывает ее из нормальных взаимоотношений между людьми, чтобы зачислить в категорию, способную включать лишь одного индивида зараз, но заслуживающую названия удобожертвенной с тем же правом, что и категория быков или баранов в других обществах.

Если сам факт выбора в качестве будущей жертвы достаточен, чтобы преобразить выбранный объект, то есть сделать из него уже священное существо, то нетрудно понять принцип сдвига, различия, существующего, на наш взгляд, в большинстве случаев между изначальной жертвой и жертвами ритуальными. Когда жертву убивают, она принадлежит священному; в ее лице само священное изгоняет себя или дает себя изгнать. Поэтому жертва отпущения приобретает чудовищный характер; в ней перестают видеть то, что видят в других членах общины.

Жертвенные категории потому часто состоят из существ, не принадлежащих и никогда не принадлежавших общине, что жертва отпущения с самого начала принадлежит священному. Община появляется как противоположность священному. Поэтому те, кто составляет часть общины, в принципе менее пригодны на роль жертвы отпущения. Этим объясняется, что ритуальные жертвы выбирают за пределами общины, среди существ, уже пропитанных священным, поскольку священное — их обычная среда, то есть среди животных, чужеземцев и т. д.