Наследие Божественной Орхидеи

Действительно не была?

Когда Маримар было пять лет и она ловила светлячков на холмах, бабушка предупредила, чтобы она была осторожна, потому что они могут обжечь. Когда Маримар было шесть и она решила, что не станет есть цыплят из солидарности с Габо и его женами, бабушка объяснила ей, что души мертвых цыплят попадут в цыплячий ад, если не будут полностью съедены. Орхидея говорила ей, что, если подплыть ко дну озера, там будет коридор, который затянет ее на другую сторону земного шара, где живут морские чудовища. Что если печь пироги во время менструации, то молоко свернется, а готовить, когда злишься, значит испортить еду. Крошечные, маленькие неправды, которые Маримар теперь вспоминала.

Она глубоко вздохнула и перечитала письмо. Нет, приглашение. Время пришло. Я умираю. Приходите и заберите свое наследство.

Маримар взяла телефон и хотела написать Рею, но изображение на экране застыло.

– Черт подери, – пробормотала она. Мигающий свет, компьютер, ее телефон. Все это дело рук Орхидеи. Техника плохо сочетается с тем, что исходит даже не от самой Маримар, а от ее бабушки.

Ждать было нельзя. Она схватила со спинки стула джинсовую куртку, взяла ключи, плеер и наушники. Когда она запирала дверь, ключ застрял, и ей удалось его повернуть только минуты через две. Когда она переходила улицу, такси повернуло под невероятно острым углом и чуть не врезалось в нее, хотя она переходила дорогу по правилам. А идя по пешеходному переходу, она по самую щиколотку провалилась в лужу, которой, она могла бы поклясться, только что тут не было.

Наконец, оказавшись в безопасности на другой стороне, она воспользовалась моментом, чтобы включить свой CD-плеер Sony и надеть поролоновые наушники на уши. Тяжелый бас ревел, пока она поднималась в гору по Лексингтон-авеню, ведущей к офису Рея. Он был всего в тридцати кварталах, и ей все равно был нужен свежий воздух. Она проходила здесь каждый день по пути в колледж. Такая прогулка не сильно отличалась от прогулки по холмам вокруг дома бабушки в Четырех Реках, за исключением того, что Маримар сменила камни и траву на блестящий бетон. И то и другое сделали мышцы ее икр и бедер сильными.

Эль Баррио оживал после захода солнца, как рынки гоблинов, о которых она читала в стихах. Улицы здесь были шумными и всегда пахли жареным мясом, тестом, бананами и гнилью, поднимавшейся в клубах пара из канализации Нью-Йорка. Она остановилась у кошерного гастронома, втиснутого между двумя зданиями, которые, казалось, вот-вот обрушатся. Снаружи четверо стариков играли в карты и шашки на шатких столах и пластиковых стульях. Два подростка, еще не начавшие бриться, присвистнули, когда она вошла. Она купила два бейгла со сливочным сыром и проигнорировала этих мальчишек, которые цокали языком из-за того, что она задается. Мужчина в ярко-синей футболке «Метс» поднял глаза и, поймав ее взгляд, сказал ей: Dios te bendiga, mamita[3].

На его благословение она ответила: «Спокойной ночи».

Когда она добралась до угла улицы, какой-то бездомный вдруг вытащил пенис и попытался попасть в нее струей мочи.

Маримар никак не могла понять, почему Нью-Йорк никак не хочет полюбить ее. Она приехала сюда учиться в старших классах школы после безвременной трагической смерти матери. Ей было тринадцать, и она любила Четыре Реки. И любит до сих пор. Зеленые холмы и рои стрекоз, которые повсюду сопровождали ее. Но после смерти мамы Орхидея не оставила Маримар иного выбора, кроме как уехать.

Большинство детей хотели бы сменить ничего не значащий городок на Большой Город. Формально городок Четыре Реки что-то значил, но не то место, где большинству людей хотелось бы жить. Только Маримар не была уверена, что жизнь в Большом Городе ей подходит. Но в то время она не понимала, что ей подходит, а что нет, она была просто сиротой, живущей со своей tía[4] Парчей и двоюродным братом Реймундо в захламленной квартире, выходящей окнами на улицу, которая всегда была забита машинами, как дорожная артерия Манхэттена. Жесткая любовь города преподала ей ряд уроков, которых такое кроткое место, как Четыре Реки, никогда не смогло бы ей дать. Она научилась быть начеку с той минуты, как выходила за дверь, из-за парней и мужчин, которые закидывали удочки, как будто она была еще одной рыбой в этом грязном Гудзоне, который они называли рекой. Она узнала, что Нью-Йорк развивался, потому что жил на крови. Он был шумным, потому что это была симфония людей, кричащих о своих мечтах и надеющихся быть услышанными. Маримар очень хотела добавить свои мечты в эту песню, но, когда она попыталась, ее голос прозвучал не громче шепота.