Наследие: Книга о ненаписанной книге

«Их тогда еще не изобрели».

«Перестань, я знаю. Это метафора. Диалог — это скорее не то, что реально сказано, а то, что может быть сказано».

«Верно, — согласился я, — но я не настолько талантлив, чтобы отразить то, как ты звучишь. А вы говорите так, как пишите». (Я лишь в шутку обращался к ней на «вы», разыгрывая покорность.)

«Чепуха, — отрезала она, — это внешний блеск, и нужно много работать, чтобы его добиться. Истинный блеск — это своего рода литературный дизайн».

В конце концов она уступила, предупредив, однако, что я сам увижу, насколько текст, распечатанный с кассеты, не имеет ничего общего с диалогом или монологом литературного произведения.

«Ладно, только чтобы я не видела эту дурацкую штуку, — поставила она условие, — иначе я буду стараться быть лучше, чем есть на самом деле».

Наверное, эта идея пришла ко мне слишком поздно (кроме того, Лотта оказалась права, и все получилось не совсем так, как мне хотелось). Просто однажды вечером меня вдруг охватило желание ловить и сохранять каждое ее слово.

«Сегодня я расскажу тебе, что такое хорошая книга, — начала она и остановилась. — Все по порядку. Сегодня я попробую рассказать тебе, что, по моему мнению, есть хороший роман или хорошая повесть». Она снова замолчала и вдруг с удивлением посмотрела на меня. «Не могла себе представить, что будет так трудно, — попыталась оправдаться она, — ведь это то, что я знаю, но мои знания как будто спотыкаются о слова. Хорошая книга держится не на том, что в ней написано, а на том, чего в ней нет и что остается тайной писателя. Может быть, об этом не следует говорить. Как, например, когда готовишь какое-нибудь замысловатое блюдо. Его вкус определяют не известные никому специи и добавки. Повар никогда не поделится секретом мастерства, даже если он ужасно гордится своим творением и, возможно, хотел бы, чтобы кто-нибудь вслед за ним попытался превратить тройной говяжий бульон в нежный соус. Писатели в этом смысле такие же упрямые, если речь идет об их профессиональной тайне. Сами они едва ли могут сказать что-то толковое о собственных книгах. Не потому, что не знают, что сказать, напротив, лучше них этого не знает никто; но они не могут произнести это вслух, просто язык не поворачивается, потому что это их тайна, а разглашение любой тайны постыдно. Это странно, ведь любой толкователь имеет право открыть тайну и обнажить ту связь, которая благодаря писателю возникает между отдельными частями книги. Но писатель стесняется сделать это сам. Возможно, потому, что мы вообще не любим расхваливать собственные произведения. Этим должны заниматься другие. И тайный путеводитель, необходимый писателю при написании книги, обязательно сказывается на ее качестве».

Я видел, как она всеми силами пыталась сгладить красивыми словами шероховатости этой трудной темы. Чтобы как-то помочь ей, я спросил, то же ли самое имел в виду Херманс[10], у которого в романе даже воробей не мог упасть с крыши, не имея на то каких-либо причин. «А знаешь, — заметила она и усмехнулась, — что это выражение принадлежит вовсе не Хермансу? Евангелие от Матфея, глава десятая, номер стиха не помню, поищи сам». Библия была одной из книг, хранившихся в шкафах ее дома, шкафах, где размещалось ни много ни мало еще две тысячи сочинений и где почти на каждой полке стояли портреты родственников, друзей и писателей. Достав Библию Виллиброрда[11]

, я вернулся на прежнее место. Из книги повсюду торчали закладки, и я боялся их растерять. В 10-ю главу Евангелия от Матфея тоже была вложена закладка, в которой я распознал открытку с изображением иконы. Я быстро нашел нужную строку.

«Прочти вслух, — попросила Лотта, — и начни немного выше — это очень красивое место».

«…ибо нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано. Что говорю вам в темноте, говорите при свете; и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях. И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу и тело погубить в геенне. Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего»[12].

«Хорошее чувство юмора у этого Херманса, — сказала она. — Он примерил статус Бога, процитировав Библию и искренне надеясь, что все узнают эту цитату».

Перед тем как пойти дальше, она снова наполнила бокалы и закурила очередную сигарету.