Наследник для Шаха

— Изменилась, дочка, изменилась… — и кричит во все горло: — Володя, Володечка, Поля приехала, радость-то какая.

Ловит меня за руку и ведет в дом.

Стоит увидеть отца, сидячего в кресле, как я подрываюсь с места, папа встает тяжело, но когда обнимает, чувствую, что руки у него по-прежнему крепкие.

— Дочка, — выговаривает с трепетом и мозолистые руки вплетаются в мои волосы, а я вдыхаю родной запах.

Это не парфюм, не дорогой одеколон, а примесь ментола и тайком выкуренных парочки сигарет, против которых всю жизнь борется мама.

Я смотрю на своих родителей. Скромную пару работяг, которые всю жизнь прожили душа в душу, ну иногда покрикивали, правда, друг на друга. На сердце у меня теплеет.

Я тоже хочу так же, чтобы раз и на всю жизнь…

Чтобы вот так вот бок о бок.

— Кушать будешь? — подрывается мама в вечном желании меня накормить.

— Нет, мам, не голодна пока.

— Ты с дороги устала, видать, да, доча?

— Немного.

— Ну тогда иди к себе в комнату, отдохни, а я нам ужин праздничный приготовлю, мяса запеку, как раз вчера получка была, купила, как сердце чувствовало…

Мама суетится рядом, такая родная, в домашнем платье, а я захожу в свою комнату. Окидываю взглядом.

Ничего не изменилось. Старый мишка на полке, моя игрушка родом из детства. Стол с учебниками, лампа, односпальная кровать в углу.

Словно в прошлое вернулась. Когда я была еще маленькой и проблем не знала, беззаботный ребенок, бегающий босиком по двору.

Подхожу к полке, забираю своего старенького мишку с потертым носом, и как есть в одежде заваливаюсь на кровать.

Прижимаю игрушку к груди, зарываюсь лицом в мягкий серый ворс, прикрываю глаза и лежу не двигаясь.

Постепенно солнечные лучи перестают проникать сквозь незашторенное окно, и комната погружается во мрак.

Я словно нахожусь на периферии сна и яви, когда дверь в мою комнату открывается и полоска света падает на мою постель.

Отлипаю от своего мишки и моргаю, ощущая, что реснички мокрые и слипшиеся, прищуриваюсь, так как свет бьет по глазам, очерчивая лишь силуэт того, кто замер в дверном проеме…

Моргаю раз, другой и взгляд проясняется. Мама тихонечко входит в комнату и прикрывает за собой дверь.

Свет от луны проскальзывает в комнату и развеивает темноту, поэтому я довольно хорошо вижу выражение лица, обеспокоенное, печальное.

Мама проходит к моей кровати и садится рядом. Поворачивается ко мне, замечает моего мишутку и поправляет игрушку, добродушно фыркнув.

— Маленькая моя… Ты у меня всегда была хорошей девочкой, прилежной… Вот так вот и в детстве спала, прижимая игрушку к груди, когда тебя обижали, когда думала о своих детских проблемах и переживала из-за склок с соседскими девчонками…

Улыбаюсь уголками губ. И вправду. Дом — это дом. И пока родители рядом, ты ощущаешь себя в безопасности.

Вздыхаю и мама кладет мозолистую руку мне на голову, гладит мои волосы.

— Спишь? — спрашивает шепотом.

— Нет, мам, — отвечаю охрипшим голосом.

— Знаю, — говорит тихонечко, делает паузу, накручивает мой локон на палец. Ровно так же, как в далеком детстве, — а теперь расскажи мне, дочка, что у тебя случилось.

— Мам…

— Не ври. Ты не умеешь.

Резко поворачиваюсь к маме. В таком освещении ее глаза блестят и очертания лица лишь угадываются. Обстановка располагает к тому, чтобы я действительно призналась во всем.

— Не бойся, Полечка, что бы ни приключилось, мы с отцом поддержим, не осудим, я же вижу, что гложет тебя что-то, материнское сердце не обманешь, я чувствую…

В груди начинает печь, горло сковывает спазм, и я отчего-то даже слова выдавить не могу. Плачу беззвучно, а мама проводит по моей щеке рукой, стирает слезы.

Не выдерживаю, подрываюсь, сажусь на кровати и обнимаю ее.

— Мамочка…

— По мужчине страдаешь, я правильно понимаю?

Смотрит на меня с улыбкой.

— Я когда отца твоего увидала, ни есть, ни спать не могла. Как болезнь накрыла. А он на других смотрел, меня не замечал, а потом оказалось, что решил измором взять…

Смеется и обнимает меня крепко, пальцы в мои волосы зарываются.

— Ты расскажи, доча, кто он…

— Все сложно, ма.

— Ну, ты начни с главного.

Дает отмашку, и я киваю собственным мыслям.

— Беременная я… — выговариваю, наконец.

Пауза виснет в воздухе, тягучая.

Мать отдаляет меня, заглядывает в лицо с тревогой, считывает мои эмоции.

А я хватаю ее за руку, и начинаю рассказывать обо всем. Этот груз висит на мне тяжким бременем. И с каждым словом я чувствую, как камень падает.

Признаюсь в том, в чем никому не могла признаться.

Мама же слушает молча, украдкой вытирает слезы, которые скупыми каплями стекают по щекам.

— Девочка моя… Любит он тебя, — наконец, заявляет мать, — иначе не отпустил бы. И ты его любишь. Я что, не вижу тоску в твоих глазах? И ребенок — это благодать. Так что заканчивай хандрить, доча, я праздничный ужин приготовила. Ляльку кормить нужно, а то ты вона какая худющая! Кожа да кости!

Вытираю нос тыльной стороной ладони и улыбаюсь сквозь слезы.

— Вот и умничка, — треплет меня за щеку, — я все твое любимое сварганила, а папаня из подвала вишневку достал, но тебе ни капли не дадим.

Смеется весело, заливисто и я тоже начинаю смеяться, настроение поднимается.