Наследник из Калькутты

Отец Фульвио ди Граччиолани пребывал в глубоком раздумье уже не первый месяц. Неизменное покровительство, которым удостаивали его кардинал, папский нунций[131] в Венеции, и епископ, глава тайного трибунала святейшей инквизиции в республике, уступило место весьма ощутимому «похолоданию». Оба прелата имели достаточно поводов быть недовольными деятельностью подпольного воинства, подчиненного отцу Фульвио. Это рассеянное по всем темным углам воинство занималось мелким шпионажем, редело от тайных интриг и не вполне оправдывало возлагаемые на него надежды. В народе множились ереси, распространялись атеистические учения.

Приток цехинов и гульденов в церковные кассы ослабевал.

Чело иезуита было пасмурным и отражало озабоченность. От отца Бенедикта из Бультона давно не было никаких вестей. Посланный к нему Луиджи Гринелли ожидался в июне — июле, но отец Фульвио напрасно прождал своего верного служку до осени. Исчезновение брата Луиджи не на шутку тревожило патера: тайные братья не прощали измены!

В пятницу 5 октября в венецианской лагуне стало на якорь небольшое судно.

Судя по узелкам на снастях и почерневшему дереву бортов, эта легкая быстроходная шхуна или яхта оставила за кормой не одну тысячу миль. Скромный вид судна и отдаленный уголок, избранный его капитаном в качестве места для якорной стоянки, отсутствие на борту любителей платить деньги за сувениры или за подвиги ныряльщиков, — все это привело к тому, что даже портовые мальчишки и торгаши очень скоро перестали обращать внимание на маленькую «Толосу».

На другой день после прихода судна в Венецию перед фасадом Мраморного палаццо неуклюже выбрался из гондолы какой-то плохо выбритый иностранец в нескладном парике и коротком плаще, открывавшем для всеобщего обозрения пару чулок, черных гетр и тяжелых ботинок с бульдожьими носами.

«Бакалавр искусств» синьор Антони Ченни, которого доктор Буотти принял на службу в домашний музей под именем Антонио Карильо, находился в небольшой комнатке, отведенной ему рядом с первым парадным залом. Он вышел было навстречу иностранцу, но, когда тот вступил во дворец и, отдуваясь, приподнял перед зеркалом свой парик, чтобы вытереть вспотевшую лысину, синьор Антонио, наблюдавший отраженные зеркалом движения иностранца, вдруг переменился в лице и чуть не поскользнулся на вощеном паркете.

— Будет ли позволено мне, как дальнему путешественнику, осмотреть музейное собрание этого дворца? — спросил гость скрипучим голосом по-английски.

Ни одного человека, владеющего английским языком, не оказалось в вестибюле, кроме самого синьора Антонио, который знал язык Альбиона. Синьор Антонио сделал, однако, движение, чтобы ускользнуть в свою комнату. Это удалось бы ему, если бы вездесущий Лафкадио, служка отца Фульвио, не появился в этот миг около иностранца.

— Антонио Карильо! — крикнул он укоризненным тоном. — Разве вы не слышите, что синьор просит показать ему музей?

Служителю не осталось ничего другого, как приблизиться к иностранцу и открыть перед ним дверь в первый зал. Монотонным голосом он начал объяснения. Иностранец проявил к ним редкостное равнодушие. Кроме того, глаза его были так слабы, что он с явным трудом вглядывался в полотна.

— Ваше имя, кажется, Антонио Карильо? — прошептал гость.

— Да, синьор.

— Послушайте, мне известно, кто вы… да и в лицо я узнаю вас, синьор Ченни. Не усматривайте во мне врага… Потом, позднее, вы все поймете. А пока спрячьте скорее это письмо. Оно от синьора Томазо Буотти. Прочтите его так, чтобы отец Фульвио ничего не узнал о нем.

Антонио Карильо торопливо спрятал письмо.

— Послушайте, мой друг, — шепотом продолжал иностранец, — постарайтесь скорее окончить этот осмотр. Искусство меня совершенно не интересует. Мне необходимо, будто ненароком, повстречать здесь патера Фульвио.

Антонио Карильо заметил на руке чужестранца перстень с большой агатовой печаткой. Он посмотрел на своего собеседника подозрительно и удивленно, но, услышав в соседнем зале шелковый шелест сутаны, мгновенно возобновил свои пояснения.

— Вот эта картина, синьор, принадлежит кисти Чимабуэ[132]. Сюжет ее взят из…

Иностранец обернулся и нарочито медленным движением поднял ко лбу руку с перстнем, словно осеняя себя знамением креста. Фульвио ди Граччиолани сказал, обращаясь к служителю:

— Сын мой, вкусите отдых. Я сам продолжу объяснения. Итак, вы остановились перед полотном Чимабуэ, синьор. Кисть его, подобно бессмертному искусству Гирландайо, чьи творения украшали дворец Джезу[133] в Риме, усердно прославляла благие деяния творца.

Антонио Карильо выскользнул из дверей и, замкнувшись в своей комнате, разорвал пакет, врученный ему иностранным туристом. Этого туриста синьор Карильо узнал еще в вестибюле: в Мраморное палаццо пожаловал… престарелый атерни Томас Мортон.