Наследник из Калькутты

Шла вторая неделя после вызова душеприказчиков к эччеленца Паоло д’Эльяно. За это время он редко покидал свои покои, находился в глубокой задумчивости, иногда утрачивал нить разговора, засыпал во время трапез и томился бессонницей на ложе. Граф Паоло с трудом передвигал отекшие ноги, был раздражителен и очень страдал от одиночества. Однако беседы с отцом Фульвио утомляли его, и духовник графа не докучал ими старику. Зато дворцового служителя Антонио Карильо граф по-прежнему охотно допускал к своей особе. У синьора Антонио был приятный голос; он целым часами читал больному его любимых поэтов — Данте и Петрарку.

Лишь одну посетительницу принял за эти дни старый граф Паоло — престарелую синьору Эстреллу Луис эль Горра. Она высадилась с французского военного корабля «Три идальго», которым командует ее внук. В Тулоне престарелая синьора ступила на землю Европы. Она не смогла отказать себе в удовольствии заехать в Венецию, чтобы навестить старого друга — графа д’Эльяно. Патер Фульвио мельком видел ее в вестибюле и даже вздохнул вместе с нею о быстротечности струй в реке времен.

Иезуит не ведал, что после отъезда синьоры граф Паоло с волнением читал следующую записку:

«Эччеленца, если повторное путешествие в гондоле не утомит вас, я вновь буду ожидать вас на борту известного вам судна. Затем мы должны совершить поездку на «Виллу цветов», где некая, давно обещанная вам счастливая встреча заставит вас позабыть все душевные и телесные недуги. Глубоко преданный вам Буотти».

Граф оделся с помощью двух камердинеров и, опираясь на плечо синьора Антонио, дошел до гондолы. В кабине, устланной ковром, во множестве громоздились мягкие подушки. «Плавучая карета» служила своему хозяину уже много лет. Ароматы духов и восточных благовоний перемешивались в кабине с запахом стоячей воды, старой штофной обивки и подгнившего дерева.

Антонио опустил шторы и уселся напротив старика. Гондола закачалась. Кормчий и второй гондольер вывели свое судно на Большой канал.

День был безоблачно голубым и теплым. На встречных гондолах гребцы распевали песни.

Когда графская «плавучая карета» подошла к водам лагуны, эччеленца Паоло приподнял штору. В чистом, изумительно прозрачном воздухе четко виднелись мачты и реи судов, отраженные в зеркале Венецианской гавани. Пока граф окидывал взором толчею лодок в устье канала, дворцы, залитые светом, флажки, вымпелы, людные уличные панели и далекие силуэты торговых кораблей, Антонио Карильо внимательно смотрел назад, за корму гондолы. Как он и ожидал, ни одна лодка не кралась за ними следом: по-видимому, недреманное око патера Фульвио, успокоенное исправленным завещанием, отвратило свой взор от синьора Паоло.

В одном из дальних уголков лагуны стояло на причале маленькое, неприметное судно. Паруса на его высоких мачтах были туго скатаны. На палубе ходил вахтенный матрос, а у самого носового трапа виднелась фигура полнотелого пассажира в длинном платье, похожем на монашеское, и черной докторской шапочке. Гондольер медленно подвел свою ладью к трапу. Перед Антонио блеснули золотом выпуклые буквы надписи: «Толоса». Полнотелый синьор в докторской шапочке спустился с палубы в гондолу. Балансируя с трудом, корабельный пассажир нырнул в кабину и… угодил прямо в объятия графа Паоло, распростертые ему навстречу.

— Вилла дей Фиори! — крикнул доктор Буотти гондольерам.

Черная ладья понесла своих пассажиров на взморье, к загородной вилле графа д’Эльяно. Она славилась своим садом, где цветы, кусты, деревья и травы были подобраны так искусно, что, отражаясь в прудах или фонтанах, они как бы окрашивали воду: с одного берега вода в пруде отливала тонами малахитовой зелени, с другого казалась голубой или нежно-лиловой. В этой сложной игре света и красок оживали мраморные фигуры наяд. Чудилось, что эти нагие красавицы лишь на мгновение замерли в своих стыдливых движениях и готовы ускользнуть от нескромного взгляда в густую прибрежную зелень. А живые лебеди на воде будто застывали и казались изваяниями из камня Каррарц.

По дороге к вилле граф горько жаловался синьору Буотти на свои старческие немощи.

— Последние дни вынужденного одиночества и тревожного ожидания были для меня особенно тягостными, мой друг, — говорил старик. — Я еще боюсь верить в ваш успех. Мне все казалось, что я не доживу до нынешнего дня и что вы понапрасну лишали меня вашего общества.

— Сегодня вы убедитесь, эччеленца, как ошибочна была вся ваша «восточная философия». Я всегда верил в свои предчувствия, и, к счастью, самые смелые надежды оправдались! Теперь, когда синьора Луис эль Горра окончательно убедила вас, что Чарльз и Изабелла являются вашими родными внуками…

Взволнованный этими словами, синьор Паоло задышал чаще, и Антонио Карильо знаком предостерег богослова, чтобы тот не подвергал ослабевшее старческое сердце чересчур сильным испытаниям.