Наследник из Калькутты

От неожиданности доктор Грейсвелл чуть не сел мимо стула.

– Синьор Грейсвелл, – продолжал Бернардито, – вы должны понять, что я не открыл бы вам своего настоящего имени, если бы замыслил нанести тайный вред законным владельцам этого дома. Садитесь в это кресло, зажгите сигару и выслушайте, что привело меня сюда под именем французского роялиста… А вы, майор Бредд, – повернулся «барон» к своему мнимому слуге, – оставайтесь у двери и следите, чтобы нас никто не вздумал подслушать…

…Через три часа доктор Грейсвелл вошел в будуар хозяйки дома.

– Миледи Райленд, – сказал он бесстрастным врачебным тоном, – у вашего гостя барона де Бриньи тяжелая форма воспаления легких. Обстоятельства не позволяют мне остаться в Ченсфильде, но больной так плох, что нуждается в заботливом уходе. Я пришлю из Бультона сиделку, но она сможет приехать только утром. Не смогла бы мисс Изабелла взять на себя труд немного побыть у постели страждущего? Это знатный дворянин, а ваша дочь хорошо умеет ухаживать за больными.

Леди Эллен послала за дочерью, и доктор повторил ей свою просьбу. Мисс Изабелла покорно отправилась в покой к больному французу. Мисс Тренборн обещала сменить свою воспитанницу через два часа.

В ченсфильдском доме у патера Бенедикта Морсини имелась как бы временная резиденция, которая по традиции сохранялась за патером с тех пор, когда он еще давал уроки латыни малолетней наследнице поместья. Некогда в этой комнате со стрельчатыми оконцами, занимавшей самый верх левой замковой башенки, жил и трудился над своими рисунками юный живописец Эдуард Мойнс… Бывая в Ченсфильде, патер всегда останавливался в этом уединенном покое, куда вела крутая железная лесенка. Слуги замка так и прозвали эту комнату «кельей» и редко туда заглядывали.

Здесь, в своей «келье», отец Бенедикт ожидал теперь отъезда доктора Грейсвелла, чтобы отправиться с ним и Бультон в одной карете. Ему не терпелось услышать врачебный приговор над своим знатным французским единоверцем. Сойдя вниз, в столовую, он услышал от миледи, что положение больного является угрожающим и что временно роль сиделки приняла на себя мисс Изабелла. Патер отыскал доктора в вестибюле; врач дожидался кареты.

– Достопочтенный мистер Грейсвелл, – обратился иезуит к врачу столь вкрадчивым голосом, будто он просачивался сквозь щели запертых дверей, – вы позволите мне разделить с вами место в карете?

– Пожалуйста, – ответил врач безразличным тоном. – Надеюсь, ваши сборы не будут слишком долгими? Карету скоро подадут.

Монах торопливо поднялся наверх. Но отправился он не в свою «келью», а в покои больного француза. Прошмыгнув через переднюю, где дремал слуга Франсуа Буше, патер приоткрыл дверь в опочивальню барона. На столике у постели горела лампа, свет ее падал на лицо добровольной сиделки, мисс Изабеллы Райленд.

Патер Бенедикт никогда еще не видел Изабеллу в состоянии такой глубокой душевной подавленности. На побледневшем, осунувшемся лице наследницы Ченсфильда появилось новое выражение горечи, тревоги и скрытого гнева. Покрасневшие веки отяжелели, глаза потеряли блеск и задор. Даже губы, еще недавно полудетские и пухлые, как у веселых ангелов с полотен итальянских мастеров, стали как будто тоньше и суше. Эти сжатые губы сделали все лицо Изабеллы более взрослым, зрелым; в нем ничего не осталось от шаловливой ребяческой беспечности.

Бенедикт Морсини почувствовал сразу, что причина этой перемены не имеет никакого касательства к близкой кончине старого француза. Изабелла боязливо покосилась на постель и знаком попросила монаха отойти в дальний угол.

Патер покачал головой, ибо не считал необходимым остерегаться ушей мосье де Бриньи.

– Говорите спокойно, дочь моя. Душа этого человека – около врат царства. Земное уже недоступно ей.

– Святой отец, я в страшной тревоге. Мне представлены неопровержимые доказательства, что человек, называвший себя Алонзо де Лас Падосом, а ныне зовущийся Лео Ноэль-Абрагамсом, – действительно мой родной брат Чарльз Райленд.

– Белла, я догадываюсь: вы были у них этой… мнимой юридической конторе?

– Да, отец мой, я вчера виделась с братом… Боже мой, я теперь жизни своей не рада! День ото дня все страшнее, все непонятнее… Вчера Чарльз показал мне свой медальон. Сомнений нет: человек этот – родной мой брат. Мы подошли с ним к зеркалу… Господи! Он гораздо лучше меня, но у нас одни и те же черты!.. Мне хочется спрятаться от людей… Я не могу больше!

Изабелла отвернулась и зарыдала. Больной пошевелился в постели и глубоко, тяжко вздохнул. Слова девушки были сбивчивы, но патер Бенедикт уловил их смысл. Он ласково тронул ее за плечо, и мисс Райленд повернула к нему измученное лицо.

– Скажите мне, моя возлюбленная дочерь во Христе, знает ли ваш брат, что вы… ничего не утаили на исповеди от служителя бога?

– Да, святой отец, Чарльз это знает, и он устыдился своего прежнего недоверия к вам. Он понял, как глубоко было его заблуждение, ибо иначе он давно был бы схвачен… А его намерения… Боже мой, я не могу повторить его страшные слова…

– Что предлагает вам брат, Изабелла?