Наследник Тавриды

Сперанский вскинул обе руки, заставляя безумца замолчать.

— Сначала одержите победу. Тогда все будут на вашей стороне!

Новгород.

Человек может прожить три минуты без воздуха, три дня без воды и три недели без еды. Вторые сутки арестант не видел лиц своих тюремщиков и начал всерьез беспокоиться, не забыли ли о нем. Подобная перспектива была ужасна. Умереть просто потому, что о тебе не вспомнили по запарке. До того ли сейчас? Еще в детстве Шурка слышал жутковатую историю из времен Бироновщины. Временщик свято верил астрологам. Опасаясь покушения, пригласил к себе колдуна, но был вызван во дворец и схвачен, а несчастный звездочет так и остался запертым на чердаке. Его нашли спустя сорок лет…

Ободряя себя тем, что не астролог и с чертями отродясь дружбы не водил, Бенкендорф таращился в узенькое окошко погреба, забранное частой стальной сеткой от крыс. С улицы дуло — хоть какое разнообразие! Ночью сквозь тревожную дрему узнику почудилось, будто по двору проехали сани. Остановились. С полчаса не двигались. Вокруг ни шума, ни топота слуг. Кто-то, грохая сапогами и покряхтывая, снес багаж. Потом проскрипел снег под старческими подошвами. От напряжения Шурке казалось, что он слышит даже, как шуршит бобровая шуба о чугунную подножку.

— Не извольте беспокоиться! Все будет исполнено…

Возможно, это был запуганный донельзя губернатор. А может, полицмейстер. То, что местное начальство все под каблуком у Змея, Бенкендорф знал давно. Однако отъезд Аракчеева его ободрил. Звук разрезавших снег полозьев — точно бритвой по стеклу. Слабый звон. Стук отворяемых ворот. Скрежет вернувшейся на место задвижки. А дальше — вороний грай по улице и ни одного собачьего взвизга. Хоть бы тявкнул кто!

В отдалении гулко ударил колокол. Полночь. Одинокое эхо в спину Аракчееву вывело узника из оцепенения. Александр Христофорович изо всех сил заколотил ногами в дверь. У него были все основания считать, что в отсутствии Змея градоначальник струсит держать под арестом генерала.

— Откройте! Именем государя! Губернатор Жеребцов! Вы будете отвечать!

Ни звука. Паче чаяния дом молчал. Видно, пустота на престоле рождала у местной администрации род оцепенения, при котором единственной властью для них оставался Аракчеев. Его ослушаться они боялись больше, чем прогневить несуществующего монарха.

— Выпустите меня!!! — Шурка выл, пока не надсадил горло.

Эти люди были поставлены блюсти закон! Без сил Бенкендорф опустился на земляной пол и привалился спиной к двери. Слабое шуршание за ней не сразу привлекло его внимание. Он подумал, что это крысы. Но звук повторился. Причем высоковато для серых разбойниц — на уровне задвижки.

— Ваше скородь…

И ожидать не стоило, что совесть проснулась у губернатора.

— Живы?

Засов лязгнул с оттягом. А потом тяжелую дверь подхватили снизу ладонями, чтобы шла тише, не задевая за порог.

— Кто здесь? — Шурка подался вперед.

— Не скажу.

Голос был немолодой. Бенкендорф рассмотрел в вошедшем усатого фельдфебеля. Графский любимец Яков Протопопов сопровождал в Новгород своего изверга. Да, видать, насмотрелся на ужасы. Не перенес.

— Уходить вам надо. Покуда их сиятельство отсель подался.

— Куда? В поселения?

— В Питер. — Старик помог арестанту подняться. — Тихо. Я выведу.

Узник и сам был способен идти. Значит, Змей укатил в столицу? Неужели склонился на просьбы вдовствующей императрицы? Тогда почему его, Бенкендорфа, оставил здесь?

— Поселенные полки приведены в движение?

— Никак нет.

Оставалось предположить, что Сила Андреевич предпочел своими глазами глянуть на Петербург и уже там решать, чью взять сторону.

— Взаправду говорят, что вы от двора приехали?

Шурка кивнул.

— Так расскажите, расскажите, что тут делается! — Страшно было смотреть, как человек кричит шепотом. — Сто семьдесят пять ударов кнутом! Разве бывают такие наказания? Василий и Прасковья Антоновы на месте померли. Как кровопивицу нашу порешили, так тело в парк выкинули. А их сиятельство приехали и ну допросы чинить. В соборе, когда гроб под землю опускали, граф чуть туда за ней не прыгнул. Вот ведьма! Из могилы людей достала!

Протопопов не повел узника наверх, а по длинной кишке подвала увлек из центральной части дома под левое крыло, занятое службами. Там и отворил низенькую дверь, смотревшую в сторону конюшен. По дороге фельдфебель прихватил с кадки худой козловый тулуп, от которого воняло мочеными яблоками.

— Накиньте. Мороз изрядный.

Бенкендорф тулупом не побрезговал.

— Ваш кучер с возком и клячами околачивается в трактире возле съезжей, — с заметным пренебрежением бросил Яков. — Уезжайте, пока не поздно. Если вас схватят, и мне, старому, головы не сносить.

Санкт-Петербург.

12 декабря на квартиру генерала Пущина явился его приятель полковник Моллер в страшном расстройстве чувств.

— Вы слышали? — с порога начал он тонким петушиным голосом. — Да не обращайте внимания, я осип. Ветер-то какой!