Наследница Магдалины

Лишь спустя несколько минут он сообразил, что именно так теперь работают его легкие, впуская и выпуская свистящий воздух подобно старым изношенным мехам.

Где он? Но поначалу он ничего не узнавал. Ни замок, ни лагерь. Боль была просто невыносимой. Чудовищная тяжесть давила на грудь. Он попытался хоть что-то вспомнить, однако все было напрасно. Внезапно Беренже ощутил какое-то движение в окружавшей его темноте. Черный силуэт в рясе, шепчущий какие-то слова. На мгновение рыцаря охватил животный ужас, и он уже ощущал, что сейчас к нему повернется оскалившийся в улыбке череп, и он увидит зажатую в костлявых пальцах косу. Но тут свет лампы упал на лицо склонившейся над ним женщины, и Беренже наконец-то признал сестру Бланш, ту самую, которую он вместе с Раулем спас во время разгрома Безье.

— Где я? — спросил он едва слышным шепотом. — Где мой сын?

Монахиня наклонилась поближе. На темно-синей рясе блестела серебряная цепь. На ней висел небольшой медальон в виде летящей голубки.

— Вы находитесь в обители Магдалины, что близ Нарбонны, — ответила Бланш. — Ваш сын и верные вам рыцари тоже здесь. Если б на то не было необходимости, он бы ни за что не покинул вас. Просто он уже засыпал от усталости, и потому я решила посидеть вместо него.

Беренже изо всех сил пытался сфокусировать свой взгляд на фигуре монахини, но ничего не получалось. Веки закрывались сами собой, а давящее чувство в груди стало просто невыносимым.

— Пейте, — сказала Бланш, поднося к его губам чашу. — Вам сразу же станет легче. — Ему удалось сделать два или три маленьких глотка. Питье было столь горьким, что будь у Беренже силы, его наверняка бы стошнило.

— Как долго я уже нахожусь здесь? — спросил рыцарь, бессильно уронив голову на подушку.

— Мы прибыли сюда в полдень после двух дней пути.

Беренже сморщил лоб, пытаясь хоть что-то вспомнить, но опять-таки безуспешно. Он помнил лишь ослепивший его яркий свет, затем такую же по силе боль, судорожное дыхание и нарастающую тьму.

— Остановили нас только раз, — продолжала Бланш. — Да и то, к счастью для нас, то были солдаты из Тулузы и они позволили нам беспрепятственно проехать дальше. А потом на дороге нам встречались одни лишь беженцы.

Беренже слушал ее молча. Можно ли хоть где-нибудь сейчас укрыться от Монфора и Сито? В покрытых пещерами горных склонах Арьежа и Севенн? В Каталонии? Само собой, только не тулузцам и монваланцам. Вероятно, Юг умирал сейчас точно так же, как и он сам. Культура, яркие краски, плоды просвещения — все это было убито морозным ветром с Севера. Беренже беспокойно заворочался. Конечно же, питье притупило боль, но он был не настолько глуп, чтобы поверить в то, что и впрямь выздоравливает. Каждый вздох давался с трудом, а в глазах по-прежнему было черно.

— Мой сын, — прошептал он. — Пожалуйста, приведите его.

Монахиня поставила чашу на грубо сколоченный буфет. В ее взгляде мелькнуло волнение. Молча кивнув в знак согласия, она поспешила прочь. Беренже, закрыв глаза, стал из последних сил цепляться за жизнь.

— Папа? — испуганный юный голос вернул рыцарю сознание. С трудом приоткрыв глаза, он посмотрел на сына. Мальчик показался ему забрызганным кровью. Нет, нет, не мальчик. Мужчина. Впрочем, это, наверное, игра бликов пламени. Он попытался набраться воздуха, чтобы успеть сказать самое главное.

— Ты должен немедленно вернуться в Монвалан… Возглавить оборону замка… Твоя мать… Клер. Постарайся спасти их, если дело дойдет до самого страшного.

Видя, с каким трудом отцу даются слова, Рауль ощутил ужас, сострадание и одновременно приступ бешеной ярости.

— Мы выезжаем на рассвете, — сказал он.

— Не стану тебя задерживать. — Рот Беренже искривился в болезненной улыбке. — Если мне суждено пережить рассвет, ты должен бросить меня здесь.

— Но, папа!

— Поэтому попрощаемся сейчас. — Беренже попытался оторвать голову от подушки, но последние силы уже покидали его. — Скажи… скажи маме… чтобы она помнила те лучшие годы, что мы провели вместе… и пусть не вспоминает о плохом.

Рауль разрыдался и не столько от понимания того, что отец его умирает, а потому, что все, в чем он был прежде уверен, теперь уничтожила война. Не в силах более сдерживаться, он обнял отца.

— Всю свою жизнь, — шептал Беренже, — я старался быть добрым христианином. Но вот, думаю, что сейчас, перед лицом смерти, мне бы хотелось принять консоламентум.

Рауль был потрясен. Консоламентум являлся катарским вариантом последнего причастия. Этот обряд очищал Душу и готовил верующего к жизни вечной, а потому к нему прибегали лишь в случае близкой смерти или крайне опасной болезни. Однако принять последнее причастие для католика означало прямую дорогу в Ад.

— Папа, ты что, серьезно?

Беренже слабо улыбнулся:

— Я видел… Свет. — Свет и впрямь был столь ослепителен, что умирающий рыцарь уже почти ничего не различал. — Эта монахиня… приведи ее.