Наследница по кривой

Возможно, я иногда впадаю в чрезмерную мнительность, но это «а-а» прозвучало крайне неоднозначно. И взгляды, которыми обменялись полицейские, тоже показались мне весьма содержательными. Уж не прикидывался ли Рид невеждой, чтобы выяснить, знаю ли я, что означает эта французская фраза? Я откашлялась.

— Послушайте, нет ничего особенного в том, что мне известно это выражение. Все знают, что такое "рэзон д'этр". Все.

Рид посмотрел на меня как на пустое место. Он был явно со мной не согласен.

Злой коп № 2, очевидно, тоже мне не поверил. Он вынул из внутреннего кармана пиджака маленькое цветное фото и протянул мне.

— Знаете, чего это такое?

Я уставилась на снимок. На нем крупным планом был запечатлен маленький цветок, нежные лепестки несколькими рядами окружали бледную серединку. Когда я была маленькой, бабушкин сад каждую весну утопал в этих цветах. У бабушки они были разного цвета: белые, розовые, красные и, конечно, желтые, как тот, что на снимке.

Цветок на фотографии Констелло выглядел не слишком свежо. Он немного помялся, а кончики лепестков потемнели. Наверное, цветок долгое время простоял без воды. Или, скажем, слишком долго пролежал на коленях убитого человека.

Мне стало слегка не по себе, но я не подала вида и вернула фотографию Констелло.

— Это лютик.

Моя бабушка называла его еще по-латыни «ранункулюс», но я решила не умничать. Дело принимало такой оборот, что, похоже, не стоило проявлять слишком большую осведомленность о цветке, замешанном в убийстве.

Но, как очень скоро выяснилось, лучше бы я совсем не знала названия этого цветка, ни на каком языке!

Рид и Констелло обменялись еще более многозначительным взглядом. Они явно пришли к выводу, что я выдала себя с головой. Знала, что такое "рэзон д'этр", знала, как выглядит лютик, следовательно, полностью соответствовала параметрам "кровавой убийцы". Я поспешила объясниться:

— Моя бабушка выращивала такие цветы. Вот почему…

Риду было совершенно неинтересно, откуда я почерпнула свои познания в садоводстве.

— А у вас есть сад? — перебил он. Наверное, ему хотелось бы, чтобы вопрос прозвучал вполне невинно, но, когда разыгрываешь из себя полицейского босса, невинный тон плохо удается.

— Нет, — ответила я, — если не считать трех кустов помидоров.

Я всего лишь стремилась быть предельно искренней, но Рид глянул на меня так, словно я выпендривалась.

Констелло прочистил горло.

— Мы не прочь узнать, чего вы поделывали в среду вечером.

Я сглотнула. Впервые с тех пор, как полицейские вошли в мой дом, мне стало страшно. Господи, да эти ребята не шутят. Они и в самом деле полагают, что я могла совершить убийство. Да мне жалко паука раздавить, а они думают, что я могу застрелить человека!

Мне потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить, как я провела тот вечер, и, когда вспомнила, мой страх не развеялся. Я еще не раскрыла рта, чтобы поведать Риду и Констелло, как сидела в среду вечером одна дома и смотрела кино по телевизору, но уже знала, что мой рассказ не произведет желаемого эффекта.

Так оно и вышло. Стоило мне заговорить, как оба полицейских прищурились.

— Послушайте, — торопливо добавила я, — я могу доказать, что говорю правду. Могу рассказать сюжет фильма, кто играл и чем все закончилось…

Я умолкла на секунду, полицейские тоже не проронили ни слова, просто сидели с недоверчивыми минами, и тогда я принялась рассказывать. Это был невероятно тупой фильм о шикарной женщине-адвокате и ее более чем сомнительном, но чертовски красивом клиенте. Эти двое влюбились друг в друга, когда еще только шли титры. Едва познакомившись, они вдруг совершенно обезумели от любви и готовы были рискнуть чем угодно, лишь бы быть вместе. Очевидно, телевизионщики полагают, что самое главное в человеке — это внешние данные.

Злому копу № 2 надоела моя болтовня. Он поднял руку.

— Наверное, ни к чему нам слушать про эти шуры-муры, а? — Он крякнул, поглядел на телевизор, стоявший на полке у противоположной стены, и безмятежно осведомился: — А у вас есть видеомагнитофон?

Свой видак я держала на телевизоре и не пыталась как-либо замаскировать. Ответила я не сразу. Это что, своего рода тест на сообразительность? Неужто он надеется, что я совру насчет видака, который стоит на самом виду в той же комнате, где мы втроем сидим?

Ладно, если это тест, то я его выдержу.

— Да, у меня есть видеомагнитофон.

Констелло кивнул:

— Понятненько.

Что понятненько? Впрочем, смысл его высказывания был ясен как день: я могла записать фильм и посмотреть после того, как вернулась домой, убив Эфраима Кросса. Ведь убийцы обычно все планируют заранее.

Я сделала глубокий вдох.

— Ладно. — Я уже не пыталась походить на "добропорядочную гражданку, готовую помочь"; теперь это была "возмущенная гражданка, которой не терпится выставить назойливых представителей властей из частного жилища". — Не знаю, почему Кроссу взбрело в голову составить такое завещание и почему он оставил мне деньги, но я знаю одно: я не была знакома с этим человеком. Совсем. И это правда!