Наследство от Данаи

— Все, садись уже, хватит суетиться, — Павел Дмитриевич отодвинул для жены стул от стола. — Через неделю должна открывать ее в третий раз? — спросил, обращаясь к дочке.

— Не знаю. Может, откроем сейчас? Чего тянуть? Ведь ее тайны уже не существует, она давно всем известна.

— Кому это «всем»? Нам, например, известно не все. Не забывай о моей ответственности за эти события. Из-за меня, неосмотрительного, они заварились.

— Почему «неосмотрительного»? Ты имеешь в виду Раисину смерть?

— Тяжело мне осознавать, что я растравил ее рану. Неумышленно, конечно. Ведь такое стечение обстоятельств — просто невероятные дела. Разве я мог предположить что-то подобное?

— Не наговаривай на себя лишнего. В итоге Раиса именно тебе обязана тем, что решилась на поступок и родила двух замечательных девочек. А относительно ее болезни... Я много над этим думала, — сказала Низа. — И склоняюсь к тому, что моя дорогая подруга сама себя извела. Сначала она больше чем надо и дольше нормального человека каралась учиненным грехом, крылась от мужа, детей и любимого человека. Потом начала физически, а скорее психологически, мучиться вдовством, женским одиночеством, а дальше загрустила, что дочки от нее отдалились. То есть все время преувеличивала или вообще придумывала напасти. Я сейчас расскажу, почему так произошло, и вы поймете, что на самом деле у нее — замечательные девочки, которым на плечи очень рано легла страшная ответственность за материнскую драму, и они справились с ней. Имели же они право между тем, что знали, и тем, что не имели права свое знание показывать дома, поставить хоть плохонький щит? Ведь они были еще очень маленькими, Ульяне, например, исполнилось лишь семь годочков, когда погиб Виктор. Дети получили первый стресс. А через полгода замечательным образом перед ними появился настоящий отец, и они снова перенесли стресс, теперь уже двойной: горечь от семейной тайны и радость от осознания, что не остались сиротами. И эти крошки все дружно вдвоем вынесли, нигде не ошиблись, не поставили мать в неудобное положение, не разоблачили Дорогина и сумели воспользоваться всеми преимуществами такой ситуации. Если бы Раиса не была слишком сосредоточена на себе, то все своевременно увидела бы, поняла и правильно оценила своих близких и родных.

— Подожди, так, значит, девочки все знают? Ты нам этого не говорила. Как это случилось?

— Я сейчас расскажу, папа, дай закончить первую мысль. Итак, Раиса мучилась по собственному желанию, объективных причин для этого не было, во всяком случае после гибели Николаева. И вот на эту ее изможденность от самобичевания, на этот постоянно обнаженный нерв падает известие, что Дорогин умер. И это спровоцировало сердечный приступ. Сочинение о черных розах она, поверь мне, как-то бы пережила, так как, рассудив, поняла бы, что оно для нее безопаснее ясного дня в зимнюю пору.

— У Раисы просто был такой характер, — сказала Евгения Елисеевна. — Я знаю таких женщин, которые и при счастливой судьбе не рады белому свету и находят, чем съедать себя. Конечно, ее жизнь протекала сложно. Но она сама была узлом противоречий: с одной стороны, способна на неординарный поступок и не один, а с другой стороны, лишена мужества до конца смириться с этим, принять его. Такое затяжное сомнение, хроническая форма неуверенности в своей правоте. Это не дети, а она от них отдалилась, крылась все время, замыкалась в себе. А они ощущали материнское настроение и тихо жили рядом, не трогали ее.

— Так вот, поехала я в Петербург, — начала свой рассказ Низа.

Солнце вволю поласкало еще голую крону яблони, лизнуло верхушку и, подкатываясь к горизонту, воткнулось лучами в небо. Земные стихии, уставшие за долгий день от прилежности под властью светила, распоясались, повеял ветер острой прохладой, печалью окутали землю голоса птичьих граев, зашелестели об уплотненную темноту крылья сов, повеяло сыростью.

Павел Дмитриевич, ближе пододвинув настольную лампу, рассматривал фотокопию портрета Максима Дорогина со своими дочками работы Александра Шилова.

— Они поразительно похожи друг на друга, — сказал он, отстраняя от себя фотографию и постукивая по ней пальцем. — Если Виктор Николаев был любителем кино, то он заметил это сходство. И тогда я не удивлюсь, что он знал правду о детях, которых воспитывал.

— Бесспорно, — согласилась Евгения Елисеевна, взяв фотографию из рук мужа и в свою очередь рассматривая ее под светом лампы. — Только я думаю, Раиса очень постаралась, чтобы Виктор не видел тех фильмов, где снимался Максим.

— В конце концов, воспитывать детей очень известного человека, думая, что они твои, — это вещь чрезвычайно невероятная, чтобы в нее мог поверить простой мужик, — заметила Низа.

— Скажу тебе откровенно, — Павел Дмитриевич вытер платком глаза и взглянул на женщин. — Виктор не был таким простым, как казался. Я его хорошо знал по работе, по отношениям в коллективе. Ох, боюсь, знал он, чьих детей Раиса ему привела!