Читаем Наследство Пенмаров полностью

Наследство Пенмаров

— Сказал, что на запад от Сент-Джаста. Да не корите себя, мистер Марк. Сейчас он поди уж сидит где-нибудь в трактире.

Отец, вероятно, поехал в Пенмаррик. Он, наверно, подумал, что я вернулся к Жилю. Я надел пальто, шарф, сапоги для верховой езды и выбежал на тропинку, ведущую к дороге на Морву. Дождь сыпал уже не так часто, но ветер был по-прежнему силен и дул мне в лицо, когда я спускался по холму к церкви. Едва свернув к Сент-Джасту, я услышал слабый топот копыт.

— Папа! — Я ринулся вперед, поскальзываясь в грязи, стуча зубами от холода и сырости. — Папа! — закричал я, но ветер срывал слова с моих губ и относил их через пустошь в сторону Чуна. — Папа!

Из-за поворота показалась лошадь. Было так темно, что я не видел лица седока.

— Папа…

— Марк. — Он был уже рядом и слезал с лошади. — Марк, я так за тебя волновался. Так волновался. — Он обнял меня, и я прижался к его груди, как когда-то в Гвике маленьким мальчиком. — Где ты был? — спросил он. — Я искал тебя. Я доехал до Пенмаррика, но дворецкий сказал, что тебя там нет. Где ты был?

— В Чуне.

— В грозу?

— Я укрылся… на ближайшей ферме.

— Очень разумно с твоей стороны. Бедный мальчик, ты дрожишь с головы до ног! Садись на лошадь, поезжай домой как можно быстрее и прими горячую ванну. Я никогда не прощу себе, если ты умрешь от простуды.

— Нет… со мной все будет хорошо. Но нельзя ли нам обоим сесть на лошадь? Не могли бы мы…

— Нет, я слишком высок и тяжел, а лошадь слишком стара и не выдержит нас обоих. Делай, как велено, и немедленно поезжай домой. Обо мне не думай.

Я запротестовал, но он был тверд, поэтому я вскоре сдался и сделал, как он хотел. Добравшись до дома, я велел миссис Мэннак нагреть как можно больше воды и ушел в свою комнату, чтобы содрать с себя мокрую одежду. Как только я, завернутый в одеяло, вошел на кухню, чтобы устроиться у плиты, появился отец.

— Вода греется?

— Да, сэр, — сказала миссис Мэннак.

— Хорошо. Ты все еще дрожишь, Марк?

— Нет, — ответил я. — Нет, я уже согрелся.

— Дай Бог, чтобы ты не подхватил пневмонию.

— Нет, не подхвачу, — сказал я. — Я никогда ничем не болею.

Я был прав. Пневмонию я не подхватил. Но на следующее утро отец сказал, что неважно себя чувствует, а днем я уже ехал в Пензанс за врачом.

6

Он болел десять дней. Большую часть времени у него была такая высокая температура, что он меня не узнавал, а под конец вообще ничего не говорил, лежа на подушках без сознания. Накануне десятого дня я снова отправил миссис Мэннак за врачом и вернулся к его постели. Через некоторое время я взял его за руку, но он не отреагировал. Он по-прежнему был без сознания, глаза его были закрыты, дыхание было слабым, лицо осунулось от болезни, на нем уже лежала тень смерти. Я все сидел подле него, все старался не чувствовать себя подавленным, испуганным и одиноким, но в конце концов отпустил его руку и отошел к окну. Стоял холодный, блеклый день. Море было такое же серое, как и небо, и зловещая жуть сумерек опускалась на пустошь, разбрасывая странные тени по этому забытому Богом пейзажу.

Я попробовал молиться. «Пусть он заговорит, — думал я. — Пусть только скажет…» Слова тоскливо звучали у меня в мозгу: «Я больше ничего не прошу. Пожалуйста… пусть он заговорит».

Словно в ответ на свои мольбы, я услышал слабый шорох простыней и опять повернулся к нему.

Глаза его были открыты. Он посмотрел на меня, узнал.

— Марк.

Хотя всякая надежда, казалось, уже была потеряна, во мне вместе с облегчением вспыхнула надежда: кризис миновал. Он поправляется. Он будет жить.

— Марк.

— Да, — сказал я, запинаясь, — да, я здесь, папа, я здесь. — Спотыкаясь, я подошел к постели, встал на колени, схватил его за руку. — Ты чего-нибудь хочешь? Что тебе принести? Что мне сделать?

Он сказал ровным голосом, но с большим усилием:

— Я не сделал одно дело.

— Да, — сказал я, — но не волнуйся, папа, ты поправишься. Все будет хорошо. Не волнуйся.

Но он словно не слышал меня. Его глаза, такие большие, такие блестящие, такие голубые, смотрели на меня, но не видели. Он повторил:

— Я не сделал одно дело.

— Скажи мне, — попросил я. — Я сделаю. Я сделаю все, что ты хочешь. Скажи мне, что делать.

Его губы зашевелились. Я напряг слух, наклонился так, чтобы его губы были напротив моего уха.

— Да, — повторил я. — Скажи мне. Скажи мне, папа. Что нужно сделать?

Он глубоко вздохнул. Это был его последний вздох, хотя тогда я этого еще не знал. Я весь напрягся, чтобы расслышать его слова, я так хотел их услышать. Он сказал медленно, четким голосом:

— Позаботься о Джанне, Марк. Проследи, чтобы она ни в чем не нуждалась.