Наследство Пенмаров

Я гулял там в тот день после ссоры с отцом в его временном пристанище в близлежащем районе, и поскольку был сильно расстроен в тот момент, то не обращал внимания на окрестности, пока не оказалось, что я иду деревенской улицей по направлению к церкви. Зиллан был привлекательнее, чем те скопления простеньких домишек, которые в северном Корнуолле обыкновенно именуются деревнями. Сады перед домами, сложенными из серого камня, были полны цветов, паб под названием «Удача рудокопа» недавно выкрашен, и даже местная бездомная собака хорошо откормлена. По всей видимости, бедность, которая сопровождала продолжающийся спад в оловодобывающей промышленности, пока еще не добралась до этого уголка графства. Задержавшись взглядом на столбах дыма, вырывающегося из нескольких шахт, видневшихся на горизонте, я прошел через боковую калитку на церковный двор и бесцельно побрел в тени нормандской башни к дверям церкви.

На паперти я замешкался, не зная, что делать дальше. Я старался не думать о недавней ссоре с отцом, о бесконечных стычках с матерью, о Наследстве, которое хотел получить так давно и так сильно. Я смутно понимал, что никогда в жизни не был столь одинок, но все же был слишком потерян и слишком запутался, чтобы полностью осознать, насколько несчастлив. Я просто замер на паперти зилланской церкви, словно обретя спасение от какой-то давящей, преследующей меня силы, и, пока я так стоял, ветерок бежал по пустоши, а с безоблачного летнего неба на нее светило полуденное солнце. На церковном дворе было очень тихо. Самый пейзаж, казалось, застыл в таинственном предвкушении; недвижный, завороженный этой атмосферой ожидания, я посмотрел через проем калитки в конец деревенской улицы и увидел одинокую фигуру женщины, которая медленно приближалась ко мне, пересекая пустошь.

2

Она была в черном и несла букет алых роз.

Я все смотрел на нее, стоя в тени на паперти, а где-то высоко над моей головой на церковной башне часы начали отбивать время.

Она миновала первый дом на краю деревни, и движения ее были столь плавны и легки, что, казалось, она бесшумно скользит по узкой улице. Она не смотрела по сторонам. Ветерок с пустоши взметнул на миг вуаль с ее шляпки, и она подняла руку в черной перчатке, чтобы ее поправить.

Она приблизилась к калитке ограды. Цветы оказались всего-навсего дикими розами, такими же, что росли у стен по соседству, но именно эта их простота делала оранжерейные лондонские розы тривиальными и нарочитыми. Женщина прошла через церковный двор к паперти, и я уже готов был выступить из тени на свет, когда она меня заметила.

Должно быть, она удивилась, увидев незнакомца в этой глухой деревне, затерянной среди пустошей, но даже тени этого удивления не отразилось у нее на лице. Она продолжала свой путь так, словно меня и не существовало, и я понял, что она хочет пройти по тропинке мимо паперти на другую сторону церковного двора.

Я непроизвольно пошевелился. На мне не было шляпы, но рука моя потянулась к голове прежде, чем я вспомнил об этом.

– Добрый день, – сказал я.

Она соизволила взглянуть на меня. Глаза за вуалью были голубые, широко расставленные, обрамленные темными ресницами. Секундой позже она чуть склонила голову в ответ на мое приветствие и прошла мимо, не промолвив ни слова.

Я смотрел ей вслед. Затем тоже прошел через двор и оглядел могилы за церковью. Она была там. Алые розы лежали на свежем могильном камне, а она недвижно стояла возле, склонив голову и сложив руки. Меня она не видела.

Я решил присесть на ограду и осмотреть архитектуру дома напротив, который, как я предположил, был домом приходского священника. Некоторое время я его изучал. А когда пришел к выводу, что дом был чрезвычайно непримечательным зданием, то услышал, как звякнул засов калитки в ограде, и увидел, что женщина пошла по улице обратно. Дойдя до конца деревни, она опять свернула на тропинку, бегущую через пустошь, и я провожал ее взглядом, пока она не скрылась из виду.

Стоило ей уйти, как я решился; я уже был не столь удручен, чтобы не знать, что делать дальше. Вскоре я уже спешил к дому своего отца, чтобы просить разрешения подольше остаться у него в этой части Корнуолла, и, по пути через пустошь в Морву, не мог думать ни о чем, кроме алых роз, пылающих на мирном деревенском кладбище, и о черной вуали, развевающейся на ветру.

3

Мне думается, хоть и не хочется в этом признаваться, что до того момента самой важной женщиной в моей жизни была мать. Это может показаться вполне очевидным, поскольку считается, что матери должны занимать особое место в сердцах сыновей, но моя мать не была похожа на других матерей, и мои чувства к ней были до такой степени искажены неприязнью и обидами, что наши с ней отношения вряд ли могли считаться типичными.

– Первое, что ты должен усвоить, – сказала мне мать, когда я десятилетним ребенком после шести лет разлуки возобновил с ней отношения, – это то, что восстановление Справедливости в отношении нашего Наследства я считаю делом Чести.