Наследство последнего императора. 2-я книга

И в этот момент впереди послышался стук копыт и скрип колёс. Из-за поворота показалась телега, запряжённая буланой лошадью. Правил пожилой мужик с седой бородой и в необычной для крестьянина чёрной шляпе с высокой тульей.

– Тпру! – он придержал вожжи, поравнявшись с автомобилем. – Бог в помощь! – сказал, внимательно рассматривая пассажиров.

– И тебе, отец, – отозвался матрос.

– Отдыхаете-от?

– Отдыхаем, отдыхаем… – хмуро ответил матрос Гончарюк. – С утра до вечера. И так каждый день.

Новосильцева равнодушно смотрела в небо. Молчал и Яковлев, сохраняя на лице английское бесстрастие.

– А я, памаш, в город собравши, а тут глядь-от – машина, вижу, стоит. Иль, можа, чегось надо? Как-от помочь? – спросил он, но таким тоном, словно потребовал доклада.

И, не дождавшись ответа, добавил:

– Иль всё-от ладно?

Фыркнула лошадь. Мужик подобрал вожжи, перевёл взгляд на матроса и спросил у него:

– Не слышают, знат? А то не понимают? И одеты непонятно. Бессермены, что ль? Заграничные?

– Английские военные, – кисло ответил матрос. – Но по-русски хорошо понимают. Иной раз и говорят. Когда вздумают.

Сам он внутренне напрягся. Неприятный мужик. Но чутье подсказывало: с ним всё же надо повежливее.

Крестьян кивнул, лошадь фыркнула ещё раз и сделала шаг вперёд.

– Стоять, Мушка! – прикрикнул он, не отрывая цепкого взгляда от Новосильцевой. – Рази ничегось-от не надо, так я дале пошёл, в город мне.

Он поправил свою шляпу, чмокнул, но тронуть не успел, потому что Яковлев спросил, обозначив лёгкий иностранный акцент:

– Скажи, пожалуйста, отец, далеко ли до ближайшего железнодорожного переезда?

Мужик ответил не сразу. Он снова стал разглядывать автомобиль, канистры на земле, потом опять остановил взгляд на Новосильцевой.

– Какой же армии будете? – спросил он, будто не услышал вопроса.

– Тебе-то что, мужик? – раздражённо бросил матрос. – Офицер спрашивает, не слышал? Переезд где?

– Переезд? – спохватился крестьянин. – Так недалече переезд. Версты три.

– Село там или разъезд?

– Не, до села ещё с пяток вёрст будет.

– Какое же там село?

– А Новая Прага теперича зовётся, – охотно сообщил мужик.

– Почему «теперь»? – хмуро удивился матрос. – А раньше? По-другому, что ли, звалось?

– Дак ещё с месяц назад оно у нас Раздольное было! – крякнул мужик. – А как чехи пришли и стали у нас, велели по-другому называться. Так что таперича мы Новая Прага! – и перекрестился – то ли с неодобрением, то ли с насмешкой.

– А поезд? – спросил Яковлев.

– Чтой про поезд? – переспросил мужик.

– Какой у вас поезд от чехов стоит? Военный броневой или обычный грузовой?

– Был чехов поезд, – ответил мужик. – Грузовой эшелон, для него и рельсы отдельно рядом с путями проложили, а то дорогу загораживал. Только нету того эшелона, загрузили добром и погнали в Сибирь. У нас молочный завод разобрали на части и увезли, лобогрейку65 утащили мою… Ничего не заплатили, на том свете деньги пообещали, – сверкнул мужик глазами из-под шляпы.

– А чехи? Все уехали в Сибирь? – спросил матрос.

– Одни уехали, другие остались. Ждут ещё эшелон, говорят, сегодня будет.

– Спасибо, отец, – сказал Яковлев. – Дотянем, Павел Митрофанович?

Мужик кивнул, тронул вожжи, и телега поскрипела в сторону Екатеринбурга.

Матрос мрачно щёлкнул по стеклу датчика:

– Километров двадцать у нас есть. Странный мужичонка…. – заметил он. – И шляпа, как у еврейского раввина. Что скажете, Евдокия Федоровна?

– Отвратительный типус! – заявила Новосильцева. – Явный варнак66

. Не удивлюсь, если его товарищи по душегубству поджидают нас впереди.

– Нет! – возразил Яковлев. – Сапоги его рассмотрели?

– А что такое с сапогами? – удивилась Новосильцева.

– Сверкают, как у офицера. У бродяги таких быть не может. И лошадь у него своя – сытая, послушная. Будь он разбойником, не уехал бы быстро, принялся зубы заговаривать, чтоб дружки подтянулись.

– А пусть и сапоги! Пусть не бродяга, – возразил матрос. – Мне, товарищ комиссар, приходилось слышать, что в Сибири, как раз в этих местах, целые села есть из разбойников и душегубов. Сплошь убийцы, от мала до велика. Такое у них наследственное сельское ремесло, веками, – всех прохожих резать. Есть и людоеды, натуральные. И тоже целыми деревнями. Не слыхали?

– Слышать-то слышал, – скептически отозвался Яковлев. – Но самому такие деревни наблюдать не приходилось, хотя я коренной сибиряк. Ежели и есть такие, так только где-нибудь в глуши. Но чтобы рядом с большим городом? На бойком месте? Тем более, в его селе чехи хозяйничают.

– А шляпа? – не соглашался матрос. – Шляпа у него не мужицкая. С какого-нибудь несчастного еврея содрал. С раввина.

– Как он вас напугал, однако, – усмехнулся Яковлев. – Вы, наверное, не видели, какие шляпы на самом деле носят раввины. Нет, дорогие мои друзья. Вы заметили, как он перекрестился?

– А как? – спросил матрос.

– Двумя перстами. Так что не варнак, а самый настоящий кержак. И не просто кержак, а беспоповец. Мало того, начётчик.

– Кержак? Это вы про раскольников, товарищ комиссар? – спросил матрос.