Насмешник

Немцы, хозяйничавшие в Багамойо, устроили в их честь пышный прием. За обеденный стол уселись тридцать четыре европейца. По всей видимости, это происходило в нынешней Боме, резиденции районного комиссара, но не берусь утверждать этого, поскольку по гравюре в «Самой темной Африке» судить об этом невозможно. Это должен был быть большой двухэтажный дом с балконами, а другого подходящего в Багамойо, мне кажется, нет.

Грандиозная сцена для кинематографиста: по-немецки обильное угощение — свежее мясо и свежая рыба, реки шампанского, тучи насекомых, вьющихся вокруг Эмина, сгорающих в пламени ламп, внизу оркестр военных моряков, на улицах уцелевшие занзибарцы носильщики, устроившие сущую оргию по случаю своего возвращения, речи, песни, поздравления, звучащие на разных языках, сливаясь в лингва франка всеобщего пьянства. Сияющий Эмин расхаживает среди людей, находя любезное слово для каждого; матросы, солдаты, консулы, миссионеры и почетные гости; преобладают багровые тевтонские физиономии и толстые шеи; невероятный контраст с желтопузыми на берегах озера Альберт, сейчас удирающими сквозь джунгли.

Вскоре паша исчезает. Другие тоже время от времени исчезали. Веселье продолжается. Потом в общем шуме всех облетает весть: паша упал с балкона. Занзибарцы перестают танцевать и толпятся вокруг его окровавленного трупа. Нет, все не настолько плохо. Но продолжение гораздо необычней. Он действительна упал с балкона и казался мертвым, когда его подобрали, из ушей текла кровь. Присутствовавшие врачи покидают зал, но застолье продолжается.

Губернатор Экваториальной провинции не умер. Хотя для кинематографиста это, может, было бы лучше. Много дней он находится в коме, а когда приходит в себя, это уже не Эмин, не Шнитцер. В его истории происходит новый поворот; теперь он юнкер. Он, который признан древними царями и королями, Константином и Сулейманом, Давидом, фараоном и Клеопатрой, и даже косвенно Альфредом и Викторией, сам признает лишь новую, только что возникшую империю Гогенцоллернов. Такую шутку сыграла с ним телеграмма от кайзера. Он отрекается от всех, кому прежде был верен, и позже, набравшись сил, отправляется на север, чтобы заключить договоры, на которых держится эта временная власть. Но недолго он был счастлив в своей новой привязанности. «Лучше бы я умер тогда, упав на камни Багамойо», — пишет он в октябре 1891-го. Он начинает терять зрение. На следующий год его экспедиция оканчивается таким же провалом, как экспедиция Стэнли, — из-за поразивших ее болезней. Он сидит за столиком в своем лагере на реке Лилу, в нескольких днях пути от водопада Стэнли, невидяще глядя на свои образцы растений и птиц, входят местные арабы работорговцы (которые были главными виновниками разгрома арьергарда Стэнли) и без всяких церемоний перерезают ему горло.

На обратном пути нам повстречался деревенский праздник. Люди будут танцевать до глубокой ночи, пить и играть на барабанах; веселый всеобщий праздник, непохожий на нгома, которые мне доводилось видеть и в которых всегда было нечто колдовское и, пожалуй, угрожающее.

23 февраля. Я не раскаиваюсь в том, что проявляю лицемерный интерес к средневековым арабским руинам. Это позволило мне посетить несколько восхитительных мест и познакомиться с очаровательными людьми. Сегодня я заказал билет на самолет до Килвы. Пришлось изменить своему решению остерегаться самолетов — подобно тому, как Беллок остерегается поездов в «Путешествии в Рим». В это время года дороги непроходимы; из Момбасы туда ходит пароход, но воспользоваться им означало бы продлить мою экспедицию на три недели и непозволительно злоупотребить гостеприимством людей, у которых я остановлюсь, поскольку гостиницы там нет. Приезжие должны или ставить себе палатку, или навязываться в гости к районному комиссару. Так что, вынужденный отныне забыть о своем предубеждении, в полдень я шагнул в душный маленький самолет (который, разумеется, опаздывал с вылетом) с замороженной бараньей ногой в руках, которая была твердой, как гранит, когда я клал ее в багажную сетку, и мягкой, как воск, когда в конце пути я вручал ее хозяйке.