Насмешник

«В то время, как пастыри его Церкви побуждали народ выйти из катакомб на форум, оказать свое влияние на народовластную политику и полагать служение Господу, скорее, совокупным, нежели частным деянием, мистер Пинфолд только глубже зарывался в скалу… В нем был силен дух неприятия. Он ненавидел пластмассу, Пикассо, солнечные ванны и джаз, а в сущности говоря, все, что осталось на его веку. Трепетный огонек милосердия, возженный в нем религией, кое-как смягчил его омерзение и претворил его в скуку. В тридцатые годы, пугая себя, говорили: — Часы не спешат — спешит время. — У мистера Пинфолда ничто не спешило»[26].

Документальная проза Во демонстрирует неуклонное превращение его в человека предвзятого и неуживчивого, в пожилого денди, стоящего за его романами, которые сохранят имя Во в литературе. Ибо хотя его биографические работы, возможно, будут и в дальнейшем представлять интерес — а биография Нокса явно имеет научную ценность — и его книги путешествий, пусть они и принадлежат своему времени и несут на себе печать культурного пристрастия, чего история вряд ли одобряет, порой занимательны и проницательны, все же его романы предлагают нечто большее; задиристый землевладелец обладает замечательным литературным воображением, которое претворяет в единое целое его жизненный опыт, представления о добре и зле и эстетические идеи. Скажу больше, его творческое воображение, изобретательный юмор и чуткая реакция на происходящее вокруг столь разительно отличаются от высказанных им взглядов, что это позволяло ему проникнуть во многие темные области, которых Пинфолд — Во, скорей всего, старался бы избегать. Таким образом, несмотря на то что его произведения охватывают ограниченные круги общества, имеют в своей основе католический подтекст, часто безосновательно воспринимаются как безжалостная сатира, которая предполагает крайнюю объективность, несмотря на все это, он обладает великолепным чувством юмора и острой восприимчивостью к аромату повседневности и времени, что позволяет ему вскрывать более глубокие и богатые пласты жизни, предстающей перед нами совершенно по-новому.

Малколм Брэдбери

НЕДОУЧКА

Моим внукам,

Александру и Софии Во,

Эмили-Альберт Фицгерберт

и Эдварду Джастину Д’Армсу

Глава первая

НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ

Только потеряв всякий интерес к будущему, человек созревает для написания автобиографии.

Недавно я впервые за много лет перечитал «Машину времени» Г. Дж. Уэллса (задаваясь, между прочим, вопросом, смог бы кто из современных критиков определить авторство такой вот вырванной из контекста фразы: «Мягкий свет электрических лампочек в серебряных лилиях зажигал пузырьки, что, искрясь, поднимались в наших бокалах»), В конце первого издания книги на шестнадцати страницах была размещена реклама произведений романистов, популярных в 1895 году, которая сопровождалась выдержками из весьма уважаемых газет, полных самых неумеренных похвал, каких я редко удостаивался в своей писательской жизни; все те авторы сегодня совершенно забыты. Казалось, я совершил небольшой прыжок в будущее на Машине Времени и воочию убедился, что признание современников ничего не стоит.

Мне очень хотелось иметь в своем распоряжении Машину Времени — диковинное изобретение с седлом и кварцевыми осями, которое было попросту апофеозом велосипеда. Что за пустая затея — использовать сей волшебный аппарат для того, чтобы заглядывать в будущее, как герой Уэллса! В будущее, эту Мрачнейшую из далей! Имей я такую возможность, я бы направил Машину малым ходом в прошлое. Тихо лететь назад сквозь века (не далее, чем на тридцать столетий) — не могу себе представить высшего наслаждения. Даже недолго прожив на свете, я ощущаю потребность в подобного рода устройстве, ибо слабеющая память с каждым днем делает все туманней мои истоки и былые впечатления.

В середине жизни мой отец мало-помалу оглох на левое ухо. Он обычно объяснял случившееся тем, что когда-то, в давние времена, ему в лагере Сомерсетских Добровольцев приходилось спать на сырой земле. В том же возрасте сходное несчастье постигло и меня. Но я причину вижу в наследственности.