Наставление в христианской вере, т.4

Другие, более дерзкие, не колеблются утверждать, что хлеб в собственном смысле есть Тело, и тем являют себя последовательными буквалистами (Westphal. Farrago confusanearum et inter se dissidentium opinionum de Coena Domini ... Magdeburgia, 1522, fol. E 4b. См. также: Luther. Werke, B. 6, S. 511 f.). Если им сказать, что тогда хлеб есть Иисус Христос, а значит Бог, они будут решительно возражать, потому что слова Христа «Сие есть Тело Моё» не имеют такого буквального значения. Но подобное отрицание не принесёт им пользы, так как общепризнано, что в Вечере нам предлагается Иисус Христос. Однако утверждать, что некий тленный и недолговечный элемент есть в собственном смысле Иисус Христос, значит богохульствовать самым нетерпимым образом. Я спрашиваю: одно ли и то же сказать, что Иисус Христос есть Сын Божий и что хлеб есть Тело Иисуса Христа? Если они ответят, что нет (а они будут вынуждены так ответить), пусть скажут, в чём заключается различие. Думаю, они сумеют назвать лишь одно, а именно: хлеб назван Телом в сакраментальном смысле. Отсюда следует, что слова Иисуса Христа не подчиняются общему правилу и не могут рассматриваться исключительно с точки зрения грамматики. Я спрошу также этих спорщиков, не допускающих никакого истолкования буквального смысла слов Иисуса Христа: когда св. Лука и св. Павел говорят, что чаша есть новый завет в Крови (Лк 22:20; 1 Кор 11:25), не относится ли сказанное и к первому члену, то есть к тому, что хлеб есть Тело? Несомненно, мы должны с одинаковым тщанием отнестись к обеим частям таинства, а поскольку краткость рождает непонимание, то более пространно сказанное лучше проясняет смысл. Поэтому если они будут прикрываться в споре словами о том, что хлеб есть Тело Иисуса Христа, я сошлюсь на интерпретацию св. Павла и св. Луки как на более полное объяснение. А именно: хлеб есть завет, или подтверждение того факта, что нам дано Тело Иисуса Христа. Где найдут они лучшее и надёжнейшее истолкование?

Я, однако, вовсе не намерен в какой бы то ни было степени умалять нашу причастность Телу Иисуса Христа, о которой была речь выше. Я только хочу поколебать это глупое упрямство, с которым они столь яростно спорят о словах. Как я понимаю, следуя свидетельству св. Павла и св. Луки, хлеб есть Тело Иисуса Христа, потому что Он есть завет, или договор. Если наши противники с этим не согласны, они спорят не со мной, а с Духом Божьим. Что бы ни заявляли они о своём благоговейном отношении к словам Иисуса Христа о недопущении каких бы то ни было вольных толкований их буквального смысла, это не даёт им достаточного основания для того, чтобы отвергать все приводимые нами противоположные доводы.

Теперь мы должны указать, каков этот завет в Теле и Крови Иисуса Христа. Ведь тот факт, что завет благодати был подтверждён смертной жертвой Иисуса Христа, не принёс бы нам никакой пользы, если бы не был сопряжён с той причастностью Христу, в силу которой мы становимся одно с Ним.

21. Итак, нам остается признать, что по причине близости между означаемыми вещами и образами этих вещей имя Тела даётся хлебу не номинально, а в силу точной аналогии. Не стану ссылаться на аллегории и притчи, чтобы не навлечь упрёков в попытке уклониться от существа дела. Я утверждаю, что такой способ выражения используется в тексте Писания везде, где речь идёт о Таинствах. Ибо только в силу переноса значения мы понимаем обрезание как завет с Богом [Быт 17:13], Агнца как исход из Египта [Исх 12:11], установленные Законом жертвоприношения как удовлетворение за грехи [Лев 17:11; Евр 9:22], наконец, скалу, из которой забил источник в пустыне (Исх 17:6), как Иисуса Христа [1 Кор 10:4]. Причём переносится не только имя высшей реальности на низшую, но и наоборот: имя видимой вещи - на означаемую невидимую реальность. Например, когда говорится, что Бог явился Моисею в терновом кусте (Исх 3:2), или когда ковчег завета именуется Богом (Пс 83/84:8) и ликом Божьим, а голубь - Святым Духом (Мф 3:16). И хотя знак субстанциально отличен от изображаемой истины (поскольку он телесен, видим и обладает земной природой, а истина духовна и невидима), тем не менее он не просто представляет и напоминает ту вещь, которой посвящен, но в самом деле сообщает, передаёт её. Почему же тогда он не может зваться её именем? Если даже выдуманные людьми знаки, в большинстве своём изображающие то, чего нет, а не то, что есть (или представляющие то, что есть, в искажённом виде), - если даже они порой получают имена означаемых вещей, то с тем большим основанием знаки, установленные Богом, могут заимствовать имена тех вещей, о которых неложно свидетельствуют и чью истинность и действенность сообщают нам. Короче говоря, между тем и другим имеются такая близость и такое сходство, что подобный взаимный перенос не следует считать ни странным, ни невежественным.