Наставления бродячего философа. Полное собрание текстов

Наеман. Затем, что в суете. Не хотят они в гавань и в лоно Авраамово, на матерую и твердую землю со Израилем, но с фараоном. Вот вам благолепная фигура и преподобный образ надежды

и обманчивости! Гаванью, или лоном, образуется упование, а морем и водою – лживость всякой плоти. Во Евангелии камень и песок есть то же. На этом мудрый, а на сем домик себе строит муж беспутный. Ковчег и потоп не то же ли? Вода и елисейское железо не то же ли? Сорокалетняя пустыня и обетованная земля не то же ли? Что только преходит Израиль – все то море, вода, зыбкость – основание и упование юродивых мужей, как написано: «Река текущая – основание их»; «почиют тут сирены»; «возволнуются и почить не смогут; не радоваться нечестивым».

Фарра.

Ты уже и много насказал и завел в любопытство. Так скажи же мне: для чего иные толкуют, что Исаины сирены суть то пустынные птицы, а возгнездываются в пустом Вавилоне-граде?

Наеман. О младенец с бабьими твоими баснями! Разжуй только зубом мужским сей час по-Самсонову, найдешь в жестком нежное, а в пустом – пищу. Пустынные птицы – разве то не лжепророки, пустое поющие? Пустой Вавилон – разве то не сиренский камень? Не все ли пустое, что суета? И не все ли то вода, что не твердое? Послушай, вот птица! «Ефрем, как голубь безумный, не имеющий сердца». Учеников сих птиц называет Михей дочерьми сиренскими и, точно о Самарии, которая таких птиц довольно у себя имела, вопиет: «Сотворит плач, как змиин, и рыдание, как дочерей сиренских». К сим-то безумным птицам следующий Божий отзыв: «Приступите ко мне, послушайте меня, погубившие сердце, сущие далеко от правды». О сих же птицах нечистых Осиа поет вот что: «Как же птицы небесные, свергну я… Горе им, ибо отскочили от меня». Учеников же их называет детьми вод: «Как лев, возревет Господь, и ужаснутся дети вод». Дети вод и дочери сиренские есть то же. У Исайи называются отнятыми парящих птиц птенцами. Сии ж сирены называются змиями и гадами. «Сотворит плач, как змиин…» «Полижут прах, как змии…» «Пошлю, как гадов на землю».

Зачем туда? Затем, чтоб все дни жизни своей кушали грязь. Сии-то суть ангелы лютые, псы, злые делатели, облака бездождные, водные, земные, духа не имущие…

Фарра. Полно! Полно! Поговори еще мне о добрых птицах. Я уже и разумею, что, конечно, не худо поет оная птица: «Глас горлицы слышен в земле нашей».

Наеман.

Несколько тебе благовествующих птиц выпушу из ковчега. Взгляни! «Кто они, которые, как облака, летят и, как голуби с птенцами, ко мне?» Как темна и тонка вода во облаках воздушных, так вода глубока – совет в сердце мужей сих и их птенцов. И как голубины очи выше волнования сиренских вод, так сердце их выше всей тлени поднялось. Взгляни еще на горний хор птиц прозорливых: «Поднял вас, как на крыльях орлих, и привел вас к себе». «Где же труп, там соберутся орлы». Не орел ли то: «Ангел Господен восхитит Филиппа»? Не орел ли то: «Не обретется Енох в живых»? Не орел ли то: «Взят был Илия вихрем»? Вот орел парит: «Знаю человека, прошедшего небеса». Вот орел: «Берет Аввакума ангел Господен за верх его». Вот орел: «Вознесу тебя, Господи, ибо поднял меня ты». Взгляни же на сего любезного орла: «Видел я славу его…» Куда-то они летят? Ах, превзошли они труп и тлень. Устремили взор на того: «Возьмется от земли жизнь его». «Взовьется великолепие его превыше небес». Ах! Взгляни сюда!.. Не се ли та благовестница с масличною веткою из Ноевого ковчега, мир нам приносящая, летит? И, летя, вот что, кажется, поет: – Дерзайте! Да не смущается сердце ваше потопом вод сиренских! Я вижу холм незыблемый, верхи гор, из-под потопных волн выникающих, провижу весьма издалека землю и гавань. Веруйте в Бога: там почием. «Кто даст мне крылья?» «Очи ваши узрят землю издалека». А мне любезная и горлица сия. Летит вверх, поющи: «Воспою ныне возлюбленному песнь». О Фарра! Фарра! Чувствуешь ли вкус в пророчиих музах? А иначе беги и приложися к галатам.

Фарра. Веришь ли, что для меня приятнее пение сиренское?

Наеман. Ей, друже, верю, что больше елея имеет во умащении своем льстец, нежели в наказании своем отец, и что ложная позолотка есть блистательнее паче самого злата, и что Иродова плясавица гораздо красивее, нежели Захариина Елисавет. Но помни притчи: «Не славна изба углами, славна пирогами», «Не красна челобитна слогом, но законом». В самом сладчайшем яде внутренний вред уничтожает сладость. Предревняя есть притча сия: ‘Απλòϛ ὁ µῦϑοϛ τῆς ᾽αληϑείας – «У истины простая речь»[90].