Настигнут радостью. Исследуя горе

Лучше во всех смыслах. Ведь, как я обнаружил, бурное горе не связывает нас с мертвыми, но отсекает от них. Это становится все яснее. Именно когда я меньше всего горюю – например, когда утром принимаю ванну, – Х. врывается в мое сознание во всей своей неподдельной инаковости. Не сакрализованной, исполненной патетики проекцией моих горестей, как в худшие мои моменты, а – как есть, в своем праве. И это хорошо, это бодрит.

Я смутно припоминаю – хотя так, с ходу, процитировать не смогу – что в разнообразных балладах и сказках мертвые говорят нам, что наша скорбь им во вред. И просят перестать печалиться. Возможно, в этом куда больше смысла, чем мне казалось. Если так, то наши дедушки и бабушки зашли куда-то не туда. Все эти ритуалы горевания (иногда пожизненные) – навещать могилы, отмечать годовщины, в опустевшей спальне сохранять все в точности так же, как при жизни «ушедших»; о мертвых либо не упоминать вообще, либо если и заговаривать, то этаким особенным голосом, или даже (как королева Виктория) каждый вечер выкладывать для покойного костюм – переодеться к ужину – были все равно что мумификацией. Тем самым мертвые становились еще более мертвыми.

А не ради этого ли (пусть неосознанно) все и делалось? Возможно, здесь задействовано нечто глубоко архаичное. Дикарь всерьез озабочен тем, чтобы мертвые оставались мертвыми, чтобы не прокрались обратно в мир живых. Их надо любой ценой умиротворить, чтоб «не высовывались». Разумеется, все эти ритуалы снова и снова подчеркивают: мертвые – мертвы. Возможно, такой результат на самом деле не так уж и нежелателен, что бы там про себя ни думали приверженцы обрядности.

Не мне их судить. Все это только догадки; свое мнение я предпочту держать при себе. Как бы то ни было, а для меня план действий ясен. Я стану как можно чаще обращаться к ней в радости. Я стану встречать ее смехом. Чем меньше я буду о ней скорбеть, тем ближе к ней окажусь.

Отличный план действий, что и говорить. Жаль, что невыполнимый. Сегодня ночью я снова был ввергнут в геенну горя, острого, как поначалу: безумные слова, жестокая обида, подташнивание, кошмарное ощущение нереальности происходящего и слезы – море разливанное слез. Ведь горе ни в чем не знает удержу. Ты выбираешься из очередной стадии – а она возникает опять и опять. Все повторяется. Я хожу кругами – могу ли я надеяться, что это спираль?

А если это спираль, то вверх или вниз я по ней двигаюсь? Сколько еще – неужели так будет всегда? – сколько еще мне суждено, словно впервые, ужасаться безысходной пустоте и восклицать: «Только сейчас понимаю, как много потерял»? Одну и ту же ногу ампутируют раз за разом. Скальпель рассекает плоть – снова и снова, как в первый раз.

«Трус умирает многажды», – гласит пословица; вот и с любимыми так же. Ведь, сколько бы орел ни прилетал отобедать Прометеевой печенью, всякий раз она отрастала заново, так?

Часть 4

Это четвертая – и последняя чистая тетрадка, что нашлась в доме; ну, почти чистая – несколько страниц в самом конце заполнены какими-то старыми подсчетами Дж. Я твердо решил, что этой тетрадкой свое бумагомарание и ограничу. Покупать новые для этой цели я точно не стану. Какая-то польза от моих записок была – в той мере, в какой они послужили предохранительным клапаном и спасли от полного краха. А вторая моя цель, как выяснилось, была следствием недопонимания. Я полагал, что могу описать состояние; составить карту горя. Однако оказалось, что горе – это не состояние, а процесс. Тут нужна не карта, а хроника, и если я в какой-то произвольный момент не прикажу себе поставить точку, вряд ли я вообще когда-нибудь остановлюсь. Ведь каждый день находится что-то новое. Горе – как протяженная, извилистая долина, где за любым поворотом может открыться совершенно новый пейзаж. Но, как я уже отмечал, открывается отнюдь не за каждым. Иногда, к своему изумлению, обнаруживаешь совершенно не то, чего ждал: в точности ту же самую местность, которая вроде бы давным-давно осталась позади. Тут-то и задумываешься: а может, эта долина – на самом деле круговая траншея? Но нет. Кое-что частично повторяется, но не последовательность в целом.