Настоящая жизнь

Опускается на кровать, растягивается на спине и смотрит в потолок, который кажется слишком низким для Миллера.

– Хочешь, чтобы я ушел?

– Ты все пропустишь, – говорит Уоллас.

– Я бы лучше остался.

– А как же ледяная девушка?

– Ледяная девушка?

– Ну та, которая колола лед. Она пришла ради тебя. Не стоит ее разочаровывать.

– Ты про Зоуи? О, у нее все хорошо.

– Она сочла тебя забавным парнем. Я видел.

Миллер стоит у закрытой двери и поигрывает дребезжащей ручкой.

– Не знаю, какого ответа ты от меня ждешь.

– Никакого, – говорит Уоллас. Спор отнял у него последние остатки энергии. Он накрывает лицо подушкой. От нее так приятно пахнет – Миллером.

– Я хочу остаться.

– Так оставайся. Ты у себя дома.

Миллер ложится рядом с ним, на бок. Кладет руку ему на живот, и Уоллас немедленно чувствует себя беззащитным. Хочется отпихнуть его руку, остаться в одиночестве. Миллер подкатывается ближе и утыкается лицом ему в плечо. И ногу забрасывает на ногу Уолласа. Прямо как в тот раз, когда они лежали в его постели.

– А если войдет кто-нибудь? – спрашивает Уоллас.

– Пускай.

– Ты же не хочешь, чтобы о нас узнали.

– Что узнали? Ингве и Лукас постоянно так делают.

– Но мы не Ингве и Лукас. Мы раньше так себя не вели.

– А как мы раньше себя вели?

– Не знаю, собачились? Ты постоянно ко мне цеплялся.

– Ничего подобного. Это ты ко мне цеплялся. Вечно зыркал на меня глазами в коридоре. Я вообще долго думал, что ты меня ненавидишь.

– Как тебя можно ненавидеть? – возражает Уоллас. – Ты же такой милый.

– Стараюсь.

За окном кто-то безуспешно пытается завести машину. По улицам носятся чьи-то дети. Стоят последние летние деньки, скоро ночи станут длиннее. Как можно упускать все это, торча в комнате с кем-то, кто то ли болен, то ли нет?

– Ты пропустишь вечеринку, – говорит Уоллас.

– Мне все равно. Да и по-любому все уже расходятся, – уверяет Миллер, обдавая жарким дыханием его плечо. И Уоллас сдается. Слишком трудно было бы от этого отказаться, слишком трудно было бы остаться одному в темноте после того, как он уже побыл там с Миллером. Чего он по-настоящему боится – этот холодный блестящий страх так и скребет внутри – что никогда уже больше не сможет оставаться в темноте в одиночестве. И, утратив то, что у него есть сейчас, всегда будет снова и снова стремиться его найти.

Миллер гладит его по животу – какой-то давно исчезнувшей части Уолласа знакомо это движение. Белая занавеска колышется на ветру. Где-то внизу, под окном, смеется Ингве.

– По-моему, Роман что-то подозревает. Он такие странные вещи говорил, – замечает Уоллас.

– Да и пусть.

– Тебя это не беспокоит?

– Нет. Не настолько, как я думал.

– О.

– А тебя беспокоит? – спрашивает Миллер так встревоженно, что Уолласу хочется плакать. – Ты, помнится, раньше говорил, что предпочитаешь быть один.

– Ну да, наверное, я бы предпочел быть один, – подумав, отвечает Уоллас. – Но то, что мы вместе, меня не беспокоит.

– Это хорошо, – Миллер, не сдержавшись, смеется. – Хорошо.

– Ты такой забавный, что я уж как-нибудь потерплю.

– Точно. Ты как-то сказал, что я похож на мальчишку в теле взрослого мужчины.

– Правда?

– Да, тогда у костра, когда мы только познакомились. Прямо так взял и сказал мне в лицо.

– Неудивительно, что ты решил, будто я тебя ненавижу.

– Неудивительно.

– Я не хотел тебя обидеть.

– Я понял. Не сразу, но понял.

Они поворачиваются друг к другу. Не как вчера в квартире Уолласа, когда все казалось таким неопределенным и они, ведомые желанием, просто не знали, что еще делать со своими телами. Сейчас они поворачиваются друг к другу по собственной воле, и все происходит очень просто. Уоллас утыкается лицом Миллеру в грудь, Миллер кладет руку ему на бедро. Так они и лежат.

– И все же ты бы предпочел быть один, – говорит Миллер. – Не хочешь лишних сложностей?

– Я бы предпочел быть один. Или, вернее, я бы предпочел быть человеком, который предпочел бы быть один. Довольно сложно хотеть быть с кем-то, когда люди либо испаряются из твоей жизни, либо умирают.

– Я в ближайшее время умирать не собираюсь.

– Но ведь можешь. Это в любой момент может случиться. И я тоже в любую секунду могу умереть.

– Ты такой пессимист. Жуткий пессимист. Я раньше и не подозревал.

– Мой отец умер внезапно.

– Ох, да, точно, прости.

– Люди умирают, а ты с ними и не познакомился толком. Только и остается гадать: «А что, если бы… А как все могло бы быть…»

– Моя мама… Ну ладно, я тебе уже рассказывал.

– Прости, – Уоллас целует горло Миллера. Кожа здесь колючая, а под ней прощупываются твердые мышцы и хрящики.

– Но, как я и сказал, я в ближайшее время умирать не планирую. Побуду тут еще чуток.

– Но нас двое, – возражает Уоллас. – Слышал же всю эту хрень за ужином.

– Я надеюсь, что ты останешься. Но если ты всерьез хочешь бросить, тогда надеюсь, что ты уйдешь. Оставаться можно только ради себя, не ради кого-то другого.

– Так странно. Говорят: займись наукой, и у тебя всегда будет работа. И кажется, что все так просто. Но никто не объясняет, что есть и другие аспекты, из-за которых ты вскоре возненавидишь свою жизнь.

– Ты правда так ее ненавидишь?