Настоящее сокровище

— А скажите мне, моя дорогая кузина, в чем заключается основное различие между дневным и ночным поцелуем?

— В количестве света?

— Я говорю об эмоциях. У нее пересохли губы.

— Я думаю, в темноте человек чувствует себя более раскрепощенно.

— Верная мысль. — Он подошел к ней ближе. — А еще?

Тори прижала книгу к груди, словно надеясь, что она защитит ее.

— Если человек знает, что его не видят, он может более свободно выразить свои чувства.

— Еще одно ценное наблюдение.

— В ночное время люди более подвержены чувственным, эротическим соблазнам.

— Вы действительно так считаете? Ее дыхание стало прерывистым.

— Да, мне так кажется.

— В таком случае я думаю… — сказал он, придвинувшись к ней еще ближе, — …нам стоит действовать методом сравнения. — Тори удивленно подняла брови. — Как мы можем рассуждать о разнице между дневным и ночным поцелуем, если мы ни разу не целовались при свете дня?

Тори резко отпрянула:

— Вы ведете себя подло. — (Он сделал обиженное лицо.) — Ну, может быть, не подло, но как хитрая, коварная, пронырливая лиса.

Он улыбнулся.

— Мне просто хотелось удовлетворить свое любопытство.

— Так вам всего лишь любопытно?

— Нет, но это лучше, чем сказать: «Спасите меня».

— Вы попали в беду?

— Да, — с несчастным видом признался он.

— И что с вами случилось?

Мужчина должен делать то, что ему положено делать.

— Я не целовал вас уже целых сорок восемь часов, и все это время я ни о чем другом не могу думать.

Она опустила книгу.

— Полагаю, мне следует чувствовать себя польщенной.

— Будьте честны с собой и со мной. Вы действительно чувствуете себя польщенной, — бесстыдно глядя ей в глаза, заявил Митчелл.

Это был рассчитанный риск.

Она могла в ужасе убежать. Могла рассмеяться ему в лицо. Могла хлестнуть по щеке и в ярости удалиться.

Но ничего этого она не сделала.

Она просто шагнула к нему и, приподняв лицо, тихо проговорила:

— Ну разве что ради сравнения…

Глава 9

Он взял ее штурмом.

Сначала было только любопытство, во всяком случае, со стороны Тори. Уж слишком сильное впечатление произвела на нее их первая встреча на балу, слишком сильные ощущения пробудили в ней его поцелуи.

За прошедшие два дня она только и спрашивала себя, что случилось с ней в ночь того памятного бала.

Может быть, на нее так подействовали грохот и разноцветные огни фейерверка или напоенная ароматом влажных роз летняя ночь?

Ночью розы пахнут совсем по-другому. Тогда почему поцелуй мужчины не может ощущаться иначе? Не просто какого-нибудь мужчины, а именно этого мужчины.

И хотя тридцатилетняя Тори удивлялась тому, что так легко поддалась на уговоры незнакомца, в глубине души она знала, что логика и здравый смысл умолкают, когда на сцену выходит ее величество страсть.

С минуту она стояла, прислонясь к стеллажу, прижимая к груди книгу о королеве Виктории, и смотрела, как Митчелл медленно наклоняется к ней.

А в следующую минуту он уже целовал ее. И она целовала его.

Боже, как ей нравилось ощущать его губы на своих губах, чувствовать, как они прижимаются к ней то сильнее, то слабее, то еще сильнее. И еще.

Ей нравилось его сильное тело, нравилось, как он одной рукой обнимал ее талию, а другую положил на затылок, слегка поглаживая его пальцами.

Она испытывала наслаждение от того, как сдавились ее груди, прижатые к его твердой груди, и от того неоспоримого факта, что она возбуждала его. Что он хотел ее. А она хотела его. И от того, что влечение их было так безрассудно, прекрасно и взаимно.

Но ей хотелось большего.

И он дал ей больше.

Она захотела еще большего.

И он позволил себе еще больше.

Он коснулся ее губ кончиком языка, потом продвинул его глубже, еще глубже, исследуя ее рот, и она уже не знала, кто из них берет, а кто отдается.

Он терзал ее своими губами, зубами и языком. Она была готова отдаться в его власть полностью. Пусть он возьмет ее всю, и тогда она станет его плотью и кровью.

Он зарылся лицом в ее волосы, и ей показалось, что он назвал их шелковыми, а может быть, это ей только послышалось.

Его горячие руки ласкали ее плечи, талию, бедра; ему хотелось, чтобы она была к нему как можно ближе; он требовал от нее слиться с ним еще теснее, приподнимая ее и раздвигая ей бедра.

Их разделяли только его голубые джинсы и ее легкие льняные шорты и совсем тоненькие шелковые трусики. Тори чувствовала, как он горит и жаждет ее. И сгорала от страсти сама.

От неутоленного желания на глазах ее выступили слезы, терпкие, соленые.

Вдруг она услышала, как он произносит ее имя. Так он не произносил его еще ни разу: нежно, мучительно, страстно; так, словно в одном этом слове заключались и вопрос, и ответ одновременно, и этим словом было ее имя — Виктория.

Днем или ночью, не имело никакого значения. Когда бы он ни целовал ее, это было так же рискованно, как подносить к соломе зажженную спичку. Он загорался мгновенно, и Тори вместе с ним.

Осторожность, здравый смысл, его хваленое самообладание — все исчезало в ту же секунду, как он накрывал ее рот своим.

Какая ирония!

Какую нелепую шутку сыграла с ним судьба: он совершенно не владел собой, когда дело касалось этой женщины.